при полной свободе инициативы, причем правитель освобождался от исполнения своих собственных законов; однако эта картина представлялась как политический проект для воплощения в будущем. Напротив, на кортесах в Ольмедо текст Партид использовался для правовой защиты короля, который на протяжении двух десятилетий демонстрировал уверенность в своем тотальном обладании полномочиями, которые суммировались выражением «абсолютная королевская власть», причем были случаи, когда этот принцип реально претворялся в жизнь. Оформление этого конкретного и точного выражения, хотя и представлявшего собой формулу, уже само по себе позволяет утверждать, что постановления кортесов в Ольмедо могут интерпретироваться как нечто, отталкивающееся от положений текста Альфонсо X, но при этом, на деле, выходящее далеко за его пределы, и, разумеется, за рамки того, что мог представить себе Мудрый король[633].

Утвержденное на этих кортесах было основано на аргументах с сильным богословским содержанием. Эти аргументы объясняли разного рода беспорядки, упадки и бесчинства «грехами народа». Считалось, что эти грехи были связаны с недооценкой «la ley deuinal, la qual espresa mente manda e defiende que ninguno non sea osado de tocar en su rrey e principe commo aquel que es ungido de Dios nin aun de rretraer nin dezir del ningunt mal nin aun lo pensar en su espíritu, mas que aquel sea tenido commo vicario de Dios e curado commo por excelente e que ningunt non sea osado dele rresistir, por quelos que al rrey rresisten son vistos querar rresistir ala ordenanca de Dios»[634]. Исходя из этого, среди прочих положений, затрагивающих неприкосновенность королевской власти, были, в первую очередь, использованы те законы Партид, которые содержали описания политико-правовых характеристик статуса императора, короля или отношения народа к монарху. В рамках этих норм упоминание императора не являлось излишним, так как благодаря проведению параллели между ним и королевским достоинством становилось ясно, что король в своем королевстве подобен императору, не признающему над собой мирской власти[635].

Вклад, внесенный в интерпретацию королевской власти в духе абсолютизма в опоре на Вторую Партиду при добавлении значимых элементов богословия, несомненно, являлся колоссальным. Кроме того, поразительно, что это обращение к тексту Мудрого короля было вложено в уста прокурадоров, участвовавших в заседаниях кортесов. Нам известен перечень этих прокурадоров, происходивших из 17 городов королевства – Бургоса, Леона, Саморы, Торо, Саламанки, Авилы, Сеговии, Сории, Вальядолида, Толедо, Севильи, Кордовы, Хаэна, Мурсии, Куэнки, Мадрида и Гвадалахары[636].

Из числа тех прокурадоров, имена которых нам известны, следует обратить внимание, по меньшей мере, на одного. Это имя принадлежало тому из них, кто поставил свою подпись в нижней части «Уложения» кортесов в Ольмедо, исполняя вверенную ему функцию королевского референдария и секретаря, тому, кто являлся заседателем суда Королевской аудиенции – Фернану Диасу из Толедо, более известному как «Рассказчик» (El Relator). Речь идет о человеке, который большую часть своей жизни, вплоть до самой смерти, посвятил свои тело и душу службе в канцелярии короля Хуана II, подпись которого сохранилась на многих документах, изданных от имени короля. На самом деле, почти все эти документы относились к числу наиболее важных. Это был королевский чиновник с солидной юридической подготовкой и хорошим знанием права Альфонсо Мудрого[637]. Считавшийся первым секретарем кастильского двора[638] – эту должность он занимал уже в 1423 г. – этот человек являлся членом Королевского совета, заседателем суда Королевской аудиенции, референдарием, главным нотарием по привилегиям с ротой и главным нотарием по сбору рент в Севилье. Он изучал каноническое и декретальное право в Вальядолиде, получив степень доктора канонического права[639]. Таким образом, не остается ни единого сомнения в квалификации этого лица в деле отбора законов из «Семи Партид», внесенных в «Уложение кортесов в Ольмедо» (1445 г.)[640].

Применительно к ситуации, в которой происходила деятельность кортесов в Ольмедо, вполне уместно было огласить в самом начале собрания весь комплекс положений Второй Партиды, которые в наибольшей степени подчеркивали неприкосновенность личности короля, которая определялась прочными основаниями статуса «помазанника Божьего», уз, объединявших короля и его рыцарей, трактовки любой формы предательства королевской власти как тяжкого преступления и обязательного взаимодействия королевской власти и рыцарства – все эти положения являлись главными аргументами, приведенными в речи, открывшей заседания кортесов. В связи с этим было бы вполне обоснованным квалифицировать содержание речи при открытии заседаний кортесов как результат действия, задуманного самим королевским окружением, при неоценимом содействии одного из лучших правоведов двора, который, кроме того, имел и статус прокурадора. Это давало возможность тому, кто выступал в качестве представителя города, а именно Толедо, взять на себя право от лица городов напомнить рыцарям, восставшим против короля и его фаворита и готовых встретиться с ними на поле сражения, о том, что источником существования рыцарства является сам король. В итоге, только верность королю выступает основанием высокого положения рыцарства в королевстве, а, кроме того, королевская власть стоит выше любого закона или договора.

В рамках той же траектории следует рассматривать идентификацию Хуана II с моделью короля-творца права, не зависящего от своих собственных законов, обладающего королевскими прерогативами и наделенного неоспоримым верховенством в вопросах осуществления правосудия; именно эта цель определила провозглашение «Королевского уложения Медины-дель-Кампо» (1433 г.)[641]. Кроме того, в его тексте явным образом подчеркивается авторитет Партид[642] в отношении вопросов правового характера, в числе которых – вызовы в суд[643] и процессуальные нормы, которые следовало применять в ходе судебных процессов[644].

Таким образом, обращение монархов к формуле «моей абсолютной королевской властью» как к отражению действий короля, в определенных случаях стоящего выше закона, вне подчинения какому-либо договору или предварительному обязательству, получило все большее распространение в период правления Хуана II, и ключевым моментом этой эволюции стала королевская прагматика от 8 февраля 1427 г.[645], применительно к которой справедливо отмечено, что в ней «сочетаются провозглашение права короля издавать, толковать, провозглашать и исправлять законы, цитирование авторов ius commune и положений propio motu[646], точная наука и абсолютная королевская власть»[647]. Распоряжение этим ресурсом в период наивысшего политического влияния Альваро де Луны, выступавшего в статусе фаворита, особенно после 1431 г., позволило эффективно использовать все возможности управления, связанные с абсолютной королевской властью, для оправдания того, что противники фаворита квалифицировали как признаки тирании[648].

Таким образом, заявление прокурадоров на кортесах, основанное на тексте «Семи Партид», о модели монархии, согласующейся со смыслом этой канцелярской формулы, утверждающей абсолютистский характер королевской власти, учло длительную историю политико-правовой практики. Что же касается заявлений, сделанных в ходе кортесов, то использование