Шрифт:
Закладка:
В Ростове-на-Дону оказалось, что поезд, следующий в Нальчик, уже готов к отправке, и Алёшкину нужно было только перегрузиться, перейти с одного пути на соседний. Его соседи по купе, выходившие в Ростове, прислали двух носильщиков, проводник по их просьбе открыл противоположную дверь, и через полчаса после прибытия в Ростов Борис уже сидел в нальчикском поезде, тоже в купе, где нашлось свободное место.
Правда, эта пересадка, так же, как и уговоры проводника, обошлись ему ещё в пятьсот рублей, но он о деньгах уже не думал. Теперь хотелось скорее, скорее увидеть Катю и своих ребят. Ещё из Москвы он отправил жене телеграмму, что едет домой, и надеялся, что она её получит вовремя и встретит его.
На Котляревскую поезд подошёл поздней ночью. Борис заранее договорился с проводницей, она помогла ему перетащить вещи к дверям вагона, и, как только поезд остановился, они стали сбрасывать их на перрон. Те, что бросать было нельзя, Борис выносил сам. Наконец, всё было закончено, и поезд тронулся, стоял он всего три минуты.
Теперь предстояло перенести все вещи в здание станции. Оно каким-то чудом уцелело и, хотя и имело повреждения во время боёв за Майское, очевидно, уже было отремонтировано.
На перроне было пусто, дежурный по станции, проводив поезд, ушёл. Борис недолго подумал и, наконец, решился. Привязав Джека к одному из чемоданов и поручив ему охранять сброшенные с поезда вещи, начал помаленьку их перетаскивать. В крохотном зале ожидания станции никого не было. Борис складывал свой багаж в самом центре этого помещения. На переноску вещей ушло добрых полчаса, и когда он наконец доволок самый большой чемодан, и сопровождавший его Джек тоже зашёл в здание станции, Борис посмотрел на часы. Он увидел, что время приближалось к полуночи. Решив дождаться на станции утра, а затем, связавшись через кого-нибудь с райздравом, добыть транспорт и ехать в Александровку, он уселся у кучи сваленных вещей, тяжело дыша от проделанной работы, и задумался. «Почему же Катя меня не встретила? Может быть, она так обиделась, что и в дом-то не пустит? А может быть, получив это подлое и глупое письмо, вообще уехала с детьми из станицы куда-нибудь к своим, в Бор, например?» Погружённый в свои невесёлые думы, он не обратил внимания на то, как открылась дверь, и в клубах морозного пара в зал зашёл какой-то человек. Однако его шаги привлекли внимание Бориса. Он поднял голову и увидел её, свою Катю. В чёрной шубке, повязанная шерстяным платком, она стояла перед ним и смотрела своим пристальным, внимательным взглядом, не произнося ни слова. Борис вскочил, обнял её и стал целовать. Она не отталкивала и даже отвечала на его поцелуи, но как-то отчуждённо, затем сказала:
— Ну что же, Борис, я на лошади, возьмём твои вещи и поедем.
Борис подошёл к огромной куче чемоданов и узлов.
— Да, а вот ещё и Джек, я тебе о нём писал.
Катя смело приблизилась к вставшему во весь свой богатырский рост псу и, протягивая руку, ласково сказала:
— Какой же ты славный, хороший пёс. Будем друзьями.
И не успел Борис её предупредить, как она уже гладила Джека по голове и даже почёсывала ему за ушами. К удивлению Бориса, собака не только не укусила Катю, не только не заворчала на неё, но даже стала учтиво помахивать хвостом и прижиматься головой к её ногам.
Когда все вещи были погружены в небольшие санки, оказалось, что им самим там уместиться не удастся. Катя предложила:
— Что мы будем ночью пешком тащиться? Да и ты, наверно, устал. Давай отдохнём до утра. Тут недалеко у меня знакомые из райпотребсоюза есть, у них переночуем, а утром тронемся домой.
Борис согласился. Спали они на полу, на перине, постланной им хозяйкой. Легли, не раздеваясь, и, почти не разговаривая, заснули. Оба они чувствовали себя как-то неловко.
Алёшкин в течение нескольких дней не хотел вести никаких переговоров с райздравотделом, не хотел являться в военкомат и тем более в НКВД. Ранним утром следующего дня, подзакусив, отправились в путь. Это было 31 декабря 1945 года. Джек бежал впереди, за ним шагала лошадка, таща основательно нагруженные санки, а следом, взявшись за руки, шли Борис и Катя.
Глава четырнадцатая
Борис рассказывал Кате о своём путешествии, расспрашивал её о работе, о ребятах и вообще о жизни в Александровке. Она отвечала довольно односложно и шла, задумавшись. Он, чувствуя себя виноватым, был смущён, и это смущение старался прикрыть напускной весёлостью, но на душе у него было неспокойно. Он всё время думал о злосчастном письме, получила его Катя или нет. Этот вопрос волновал его больше всего. Спросить прямо он не решался. Так и продолжал болтать о всяких пустяках, почти не умолкая.
Прошли станицу Котляревскую. Она ещё не отстроилась: местами торчали одинокие печные трубы, а от конопляного завода остались одни развалины. Выйдя снова в степь на ровную дорогу, окружённую небольшими сугробами, Катя остановила лошадь и сказала:
— Давай отдохнём немного, посидим, — и с этими словами она присела на краешек саней.
Борис бросился к ней, пытаясь её обнять и поцеловать, но она вывернулась, вскочила на ноги и громко сказала:
— Ты на фронте-то там напрактиковался с разными бабёнками, а я здесь от этих нежностей отвыкла, не до того мне было, слишком много на мою долю досталось! Не лезь ко мне. Давай-ка лучше поговорим.
Борис отскочил, как ошпаренный, и остановился на обочине дороги, опустив голову. Он залился краской стыда и молчал, не зная, что сказать. Катя продолжала:
— Зачем ты приехал? Забрать у меня детей? Ты что же, думаешь, я тебе их отдам? Больше того, что ж ты думаешь, они поедут от меня? Ошибаешься! Ну, что молчишь? Отвечай! Или ты только пакостить умеешь, а ответ держать трусишь?
Борис приподнял голову и умоляюще взглянул на Катю. Он силился сказать что-нибудь в своё оправдание, но не мог, язык не повиновался ему. Катя заговорила вновь:
— Получила я твоё проклятое письмо. Как я только, прочитав его, жива осталась? Спасибо Элке, она меня поддержала. Ты даже и не представляешь, что у тебя есть почти совсем взрослая дочь. Ей восемнадцатый год идёт, и она
