Шрифт:
Закладка:
В «Александре» знание, образование и мудрость являются могущественными силами, способными оправдать монархическую власть и имперское мировоззрение, превратив язычника почти что в святого: «Se non fuesse pagano de vida tan seglar/deviélo ir el mundo todo adorar»[570]. И все же, даже самый мудрый из королей без христианской добродетели, смирения, благодати и уважения к Тайнам Божьим – это всего лишь падший язычник, который никогда не сможет достичь настоящей праведности. Таким образом, в «Книге об Александре» присутствует то, что Ян Майкл назвал «внутренним напряжением», которое служит одновременно «и источником вдохновения и предупреждением для современных правителей»[571].
Сюжет «Александра» перенасыщен темными мирскими амбициями, что усложняет реконструкцию формирования экспансионистского иберийского мышления и характерную для него апологию имперской идеи. Анализируемое произведение буквально пропитано подрывающими волю героя сомнениями, перемежающимися с приступами уныния; все это указывает на существование эпистемологического, непреодолимого разрыва между имперскими устремлениями, честолюбием и добродетелью; от текста веет меланхолией, автор с тревогой отмечает, что в конце концов платой за императорскую корону становятся предательство и смерть. Короче говоря, как заметила Дж. Вайс[572], в «Книге об Александре» присутствует некая амбивалентность, не позволяющая говорить об однозначном одобрении завоеваний и имперской идеи. По мере того, как герой «Александра» приближается к императорской власти и овладевает все новыми знаниями, в «Книге» появляется оттенок беспокойства и даже сопротивления, автора страшат этические последствия приобретения неограниченной власти и превосходства. Эти тревожные чувства подрывают звучащие в «Книге» рассуждения о власти, основанной на силе и порядке, они ощущаются даже в строках, где поэт постарался затушевать их и обуздать. И все же, даже несмотря на некоторую неуверенность и неопределенность, можно говорить всего лишь об отсрочке неизбежной встречи героя с неумолимой смертью, которую он сам вызвал своим яростным стремлением к власти.
Амайя Аризалета и Мария Родригес Порто с помощью текстологических исследований наглядно продемонстрировали, что рукопись O «Книги об Александре» связана с семьей Гогенштауфенов[573]. Манускрипт О находится в собственности Национальной библиотеки Испании с 1886 г., рукопись датируется второй половиной XIII в. Предполагается, что он был создан для кого-то из монархов; я попытаюсь доказать, что он, скорее всего, писался для Альфонсо X. Одна из иллюстраций указанного манускрипта изображает спасение Александра, едва не утонувшего в реке Кидн, точнее момент между жизнью и смертью, когда его соратники вытаскивают из воды полумертвого Александра (ил. 3 во вклейке). Поза царя явно рассчитана на то, чтобы вызвать ассоциацию с погребением Христа. Действительно, иллюстрация производит настолько сильное впечатление, что авторы отмечают: «la tonalité christologique de la scène du Cydnus nous frappe»[574]. Это изображение и в самом деле можно интерпретировать как аллегорию жизни и смерти, в этом случае мы видим живых людей, собравшихся у края могилы, на границе мира живых и мертвых. Посередине, как некий барьер между ними, находится фигура Александра, напоминающего Иисуса Христа. Этот образ подчеркивает, что только с верой во Христа можно избежать смерти и вознестись на небеса. Подобно принесшему себя в жертву Христу, Александр изображен почти обнаженным, уязвимым и незащищенным в момент максимального упадка жизненных сил. Это позволяет предположить, что рукопись О создавалась для среды придворных клириков, что коррелирует с концептами мессианской роли империи и, в то же время, ее смертности. Как выразились Аризалета и Родригес Порто, рукопись O представляет собой произведение, которое стремится передать «la representation complexe d’un roi laïque et pécheur, transfiguré en image christique»[575].
Проведенный А. Аризалетой и Родригес Порто анализ изображений рукописи O предполагает, что миниатюры задумывались в духе translatio imperii: «tout en développant visuellement la chevalerie et la clergie du roi» и «la dimension géopolitique du mythe d’Alexandre»[576]. Мне кажется, что все присутствующие на этих изображениях символы в равной степени указывают и на предполагаемого читателя текста – Альфонсо X. Визуальные образы намечают символическую линию преемственности империи, вечной, универсальной власти, идущую от Христа к Александру, а затем к Фридриху Барбароссе. Означенные образы отсылают нас к длинной иконографической традиции, изображающей гибель императора Фридриха Барбароссы в реке Салеф (река Гексу в современной Турции) 10 июня 1190 г., ярким примером которой является миниатюра «Книги во славу императора» (Liber ad honorem Augusti) Пьетро да Эболи. Эта линия достигла логического завершения в неоготической визуализации XIX в., в частности, в гравюре Ф. Титмейера. Миниатюра в рукописи О представляет собой убедительный живописный палимпсест, объединивший несколько смысловых слоев: намек на христианскую святость Александра, образы императора Гогенштауфенов и нынешнего кастильского претендента на римскую корону. В последнем случае семейные узы были бы признаны и оценены всеми членами кастильского двора, особенно если вспомнить, что Пизанская республика гибеллинов признала Альфонсо Х королем римлян и императором, основываясь на его происхождении от герцогов Швабии[577]. Безусловно, Кастильско-Леонская монархия была связана с Гогенштауфенами кровными и брачными узами, но в случае Альфонсо X эта связь кажется особенно прочной – его матерью была Беатриса (урожденная Елизавета) Швабская (одна из внучек Барбароссы) и к тому же большую часть своей жизни Альфонсо стремился получить императорскую корону[578].
Еще одна миниатюра рукописи O (лист 45v) изображает Александра в Трое у гробницы Ахилла, где, перед тем как отправиться на завоевание Азии и императорской короны, он посвятил свое оружие Афине Палладе (ил. 4 во вклейке)[579].
Мы видим Александра в окружении его воинов, потомков древнегреческих героев, которым царь только закончил рассказывать историю падения Трои. Росс и Паскуаль-Аржанте рассматривали эту миниатюру с точки зрения риторики и экфрастической композиции, однако она представляет собой нечто большее, это комплексное визуальное lieu de mémoire[580], четко адресованное читательской аудитории Кастилии середины XIII в.; оно сообщает нам много больше, если посмотреть на нее с точки зрения мифологии, имперского дискурса, и представлении об этом листе рукописи как изображение-зерцало или speculum, ориентированное на вдумчивое чтение и интеллектуальный поиск, попытаться выявить зафиксированные в нем мифологемы и имперскую идею. Здесь мы находим смешение темпоральностей – древности и «современности», то есть Античности и Средневековья, – которые соединяют двух разделенных во времени правителей: это архетипический образ императора, воплощенный в главном герое «Книги» Александре Македонском, и только стремящийся к получению императорской короны «современный» государь, считающий себя потомком и наследником Александра и Ахилла и, вероятнее всего, предполагаемый читатель «Книги» – Альфонсо X. Мы можем сделать такой вывод на основании ряда особенностей в
