завоеваний, но для него это всего лишь инструмент, необходимый для куда более значимой культурной экспансии, направленной на обычаи, образ жизни и культурное разнообразие королевств, которыми призван править император. Хотя «Александр» действительно постулирует борьбу между цивилизацией и варварством, позаимствовав фразу у Доминго Фаустино Сармьенто, можно сказать, что в его видении есть место для классического имперского понятия единства в разнообразии (utraque unum). Предвосхищая политику, которую Альфонсо будет активно проводить после восшествия на престол, поэт осознал, что сила не может быть прочным гарантом удержания власти. Он понял, что язык, культура, закон и обычаи – единственные средства, способные в конечном счете обеспечить сохранение завоеваний. Именно по этой причине, ставя авторитет письменных текстов выше, чем житейский опыт, Александр советовал проявить осторожность и заранее обдумать возможности завоевания Персии:

Vagar doma las cosas – dizlo la escriptura – ,

doma aves e bestias bravas por su natura,

la tierra que es áspera, espaçio la madura;

entender eso mismo de toda criatura.

Los que no se nos rindieron por derecho temor,

si entre nos e ellos non oviere amor,

quando nos traspongamos avrán otro señor,

seremos nos caídos en tanta mala error.

Vayamos con aquellos algunt poco faziendo,

irán nuestros lenguajes, nuestro fuero sabiendo,

de nuestra compañía irán sabor prendiendo;

después podremos ir alegres e ridiendo[562].

Приведенный выше совет, по сути, предвосхищает культурную политику Альфонсо X, направленную на укрепление имперской власти; король будет стремиться получить лояльность этносов, населявших отвоеванные территории, и пытаться создать политическую среду, в которой культурные и языковые различия могут быть со временем полностью нивелированы. Он понимал, что терпимость и сотрудничество между разными социальными стратами являются ключом к мирному сосуществованию и необходимым изменениям в обществе. Альфонсо Х сознательно разработал и применил новую, даже новаторскую социально-культурную политику, опиравшуюся не только на доступные ему научные знания, но и на человеческий потенциал всех культурных и религиозных групп его королевства[563]. Политическая концепция Альфонсо Х коррелировала с его культурной политикой: она была эклектичной и опиралась на самый широкий спектр человеческих ресурсов; также необходимо подчеркнуть, что она совпадала с политической стратегией, описанной в «Книге об Александре».

Однако в условном мире «Книги об Александре» и в образе ее героя не все так однозначно. На самом деле книга полна противоречий и опасений. По мере развития повествования отношения между знанием и силой становятся крайне запутанными, ситуация осложняется этическим конфликтом и непростыми характерами олицетворяющих их персонажей. В конечном счете, поэму вряд ли можно счесть образцом имперской пропаганды, поскольку автор не смог создать непротиворечивый образ идеальной империи и императора, так как именно стремление к знаниям и власти разрушает и Александра, и созданную им империю. Таким образом, «Книга» содержит суровое предостережение тем, кто не в состоянии признать пределы человеческой власти и стремится путем приобретения мирских знаний отождествить себя с Богом.

В «Книге» Александр встречает свой конец, потому что такова воля божья. Природа перед Богом обвиняет македонского императора в том, что он осмелился вторгнуться в ее царство и выпытать ее секреты. Огорченный этим проступком, Бог выносит приговор Александру и называет его «лунатиком» (lunático)[564]. Этот эпизод отсутствует в основном источнике поэта – латинской «Александреиде» Вальтера Шатильонского, это первое письменное свидетельство использования в кастильском языке слова lunático. Оно возникло в узкоспециализированной лексической среде – в астрологии и медицине, – для обозначения формы безумия, приписываемой влиянию небес. Эмоциональные речи Бога, произнесенные с иронией и досадой, подчеркивают презрение Всемогущего к Александру, которого можно принять за Альфонсо X, человека, чей разум, по-видимому, не в состоянии выйти за пределы эмпирической вселенной и понять самодостаточность Природы Творящей (natura naturans). Бог наказывает Александра за его гордыню (soberbia) и приговаривает его к смерти. Все это указывает на важную концептуальную особенность «Книги»: в ней зафиксировано противоречие между зарождающейся натурфилософией и аристотелевской наукой, с одной стороны, и сопротивляющейся новым влияниям христианской теологии, с другой, и сделано это как раз в тот момент, когда плодотворность и полезность обоих систем обсуждалась университетскими схоластами и университетскими аудиториями (studia generalia) во всем христианском мире[565].

Репутация Альфонсо X как сочинителя, толкователя и распространителя светских ученых трудов, а также его демонстративное предпочтение, которое он оказывал научным или «естественным» знаниям перед теологическими, осуждались в послании к папе, подписанном несколькими кастильскими епископами. Они жаловались, что, в отличие от благородных королей прошлого, Альфонсо не обращался к ним за советом, более того, заменил их дурными советниками, которые поощряли короля в еретических заблуждениях. По словам Питера Линехана, «в жалобе кастильского епископата [утверждалось], что при дворе Альфонсо Х всем заправляли астрономы, прорицатели и гадатели (aisperiti), отрицающие существование Бога (asserentes Deum non esse[566]) и посвятившие себя служению не Богу (natura naturans[567]), а его творению (natura ab ipso naturata)»[568]. Таким образом, мы можем говорить о существовании общего для придворной культуры эпохи Альфонсо Х и «Книги об Александре» интеллектуального поля – это светская ученость (а также ее отрицание и осуждение), Аристотель, аристотелевская натурфилософия, научное любопытство и интерес к политике.

По всей видимости, в процитированной выше, придуманной автором «Александра» истории звучит призыв к реформированию имперской власти (auctoritas). Новая элита должна иметь широкий культурный кругозор, основой которого послужит светская ученость, смягченная благочестием, личными добродетелями и смирением перед Тайнами Творения; соединение этих качеств оправдает использование политической власти и сделает ее более устойчивой. Было бы преувеличением называть нашего поэта реакционером только на основании его антиаристотелевских высказываний и взглядов на науку; он всего лишь не одобрял клириков и политиков, призывавших во что бы то ни стало вернуть status quo ante (прежнее духовное и политическое состояние общества). И все же, даже когда автор «Александра» сожалеет о чем-то, отсутствующем в этом вымышленном языческом мире, он не может до конца принять существование полностью светской политики, философии или политической философии. «Книга об Александре» не только описывает некую модель познания, но и очерчивает допустимые границы его использования в миру; в основе этой системы лежит древнехристианский запрет знания ради самого знания и vana curiositas[569]; в рамках указанной интеллектуальной концепции наука может быть легитимизована, но только в той степени, в какой она служит Богу и высшему нравственному порядку. Таким образом, в своей апологии знания поэт также обозначил связанные с ним опасности и подводные