Шрифт:
Закладка:
Из всех книг, вышедших из скриптория Альфонсо Х, наибольшее политическое значение, в том числе долгосрочное, имели, несомненно, «Семь Партид»[527]. Здесь тоже мы находим авторитет «sabios antiguos» [древних мудрецов] и признаки образа rex magister, но кроме того, список требований к «идеальному» правителю, составленный на манер «зерцала правителей»[528] и нацеленный на политическое будущее. Однако «Семь Партид» предназначались не только для наследников престола, но также и для более широкой аудитории и первоначально должны были служить средством пропаганды в интересах «fecho de imperio» [имперского проекта].
Возвращаясь к ранее обозначенным границам между разными аспектами политики: использование аналитических терминов политологии оправдывается, если обратить внимание на то, что создание «Семи Партид» – это редкий случай, когда политика как убеждения (politics) порождает политику как образ правления (polity) в смысле структур и конституирующих норм политической системы на макро-, среднем и микроуровне[529], связанные с этим варианты анализа правового порядка на (осознанно) институциональном уровне[530], а также традиции, определяющие образ правления, что тоже применимо к «Семи Партидам»:
Политика как линия поведения (policy) означает направление деятельности, линию, проект, план, программу или доктрину. Таким образом, политика-policy обладает богословскими коннотациями, ориентацией на будущее, которое имеет приоритет по отношению к нынешнему положению вещей, а также к самой деятельности. Кроме того, политика-policy использует нормативный характер как критерий в выборе того, какой из возможных вариантов будущего стоит реализовать[531].
Заключение
В «Калиле и Димне» очевидна динамика, возникающая из нового образа мудрости: формируется убеждение, что адекватный процесс апроприации приводит не только к материальному приобретению, но и к передаче и развитию мудрости. Посредством переводов, адаптаций и компиляций, благодаря которым появляются новые книги, переносится не только текст, содержащий мудрость, как таковой, но и нимб и престиж носителя мудрости. А это, в свою очередь, приводит к возникновению нового «контента», что видно и из письменных перформативных практик, и из паратекстуальных фрагментов. Эту процедуру следует понимать как политику мудрости.
Политика мудрости и соответствующая политическая культура эпохи Альфонсо обладают большим сходством. Особое внимание обращает на себя здесь придворная культура, для которой характерна мудрость и широкий круг реципиентов, и представление идеального короля как «мудрого» (sabio), продолжателя традиции мудрых правителей (к числу которых относятся Юпитер, Соломон и опосредованно Хосров) и rex magister. Культурная политика и политическая культура идут рука об руку. Возможно, Альфонсо приказал перевести «Калилу и Димну» именно потому, что признавал важность «истории обретения мудрости»: и то, и другое в терминах translatio studii/translatio imperii и в терминах потенциала перформативной передачи «мудрости» через посредство книги, в котором процесс создания и материальность книги подходит для показа, для перформативной функции мудрости. Тем самым книга выступает средством пропаганды и посыла власти, поскольку «легитимная символическая власть в раннемодерный период была чрезвычайно перформативна»[532]. Особым элементом в повестке Альфонсо служит большое значение мудрости, другими словами: «постановка» мудрости превращается в политический концепт.
В заключение отметим, что если перформативность предполагает «эстетически маркированный и возвышенный способ коммуникации, облеченный в особые рамки и представленный напоказ публике»[533], можно сказать, что к «Калиле и Димне» и в определенном смысле к значению мудрости и коммуникации власти в политической культуре Альфонсо применим девиз «От poridad [тайный] к перформативности». Это имеет большое значение, особенно в свете появления нового «контента» мудрости. Что касается взаимоотношений между мудростью и знанием, не будет ошибки в приписывании Альфонсо решающей роли на пути (и не только хронологическом) между двумя Бэконами, Роджером и Фрэнсисом, как в целенаправленном тяготении к знанию, доступному благодаря традиции, или в самой идее мудрости и реформы, основанной на знании и тем самым новаторской[534], отразившейся в «Семи Партидах». Если продолжать главный вопрос: «откуда король приобретает мудрость?» и заинтересоваться мотивами, почему король поступает таким образом, ответ будет: знание есть власть.
Э. Майкл Джерли
Страхи императора: Альфонсо X и политико-культурное значение «Книги об Александре»
Памяти Саймона Бартона и Питера Лайнехена
В публикации, посвященной годовщине рождения Альфонсо Х, я решил остановиться на исключительно значимой теме – исследовании той огромной культурной и политической роли, которую сыграла в реализации имперских амбиций королевства Кастилия и Леон середины XIII в. «Книга об Александре», написанная на разговорном кастильском языке. Поскольку объем статьи ограничен, я буду вынужден пользоваться очень крупной кистью. Как известно, дата создания и авторство «Книги» являются предметом дискуссий. Самый ранний из обсуждающихся в науке вариантов датировки – примерно в 1207 г., хотя более правдоподобной кажется поддержанная рядом ученых версия, в соответствии с которой «Книга об Александре» могла быть создана несколько десятилетий спустя, предположительно не позднее 1250 г. Авторство «Книги» остается загадкой. Точный смысл создания текста, то, кто, когда и где мог бы его читать – все эти вопросы никогда не были проанализированы должным образом. Понимание героического начала в «Александре» трансформировалось под влиянием того, как эпический материал адаптировался к новым рыцарским, схоластическим и имперским идеалам. При ближайшем рассмотрении «Книга» оказывается чем-то несравненно бóльшим, чем филологический или археографический артефакт, который можно изучать только пристальным взглядом педантичных антикваров, охотников за источниками или специалистов в области истории языка. Я пишу это, чтобы подчеркнуть: «Книга об Александре» – это, бесспорно, выдающееся произведение искусства, поднимающее не просто социально значимые, но жизненно важные вопросы, такие как развитие социальных институтов и культура Кастилии XIII в.
Иными словами, приступая к анализу «Книги», мы должны спросить себя, можно ли объяснить ее появление в первой половине XIII в., не выходя за рамки простейших позитивистских филологических выкладок и нравоучительных рассуждений о дидактизме и литературных штампах, то есть классической истории литературы? Можем ли мы обнаружить в ней более глубокий пласт информации и попытаться проанализировать это сочинение с точки зрения социальных и политических реалий современной ей Кастилии; и будет ли такая постановка вопроса способствовать нашему пониманию быстро меняющихся институтов,
