Это негативное представление о дружбе, преданной из-за эгоистического стремления к социальному возвышению (subir), на протяжении XVI в. будет отражаться в эмблематике – новом жанре, появившемся благодаря изобретению книгопечатания, образцы которого можно найти в «Сборнике…».

В заключение стоит подчеркнуть, что в сентенциях «Сборника…», определяющих восприятие книги в целом, концепт друга-советника уже не играет значительной роли. Этот относительно неожиданный факт можно объяснить разными причинами: социополитические и экономические изменения; перестройка феодального уклада, монархии и элит, в том числе, отношений между королем и его приближенным[490]; интеллектуальные и идеологические импульсы гуманизма и, наконец, не в последнюю очередь, смена материального носителя (рукопись vs. печатное издание), а также стилистические и структурные трансформации жанра, обусловливающие разницу в восприятии «Калилы и Димны» и «Сборника…». В связи с этим необходимо учитывать неизменную актуальность средневековой политической литературы «в придворных кругах и даже в монаршей семье XV в.»[491]. Книги в духе зерцал принцев продолжают читать, что подтверждается как «инвентарной описью некоторых дворянских библиотек», так и датировкой двух сохранившихся манускриптов с переводом, выполненным по приказу Альфонсо Х, которые относятся, соответственно, к первой и последней трети XV в. Отдельного упоминания заслуживает рукопись из библиотеки Эскориала X–III‑4, чье «копирование завершено в 1487 г.», то есть чуть меньше чем за пять лет до печатного издания второго испанского перевода. Эта рукопись, помимо всего прочего, «содержит пометы и заметки, авторство которых приписывается Изабелле Католической»[492].

Таким образом, можно сделать вывод: руководство для правителей, переведенное в середине XIII в. по приказу инфанта Альфонсо, и бревиарий 1493 г., отражающий мораль городского общества, на пороге Нового времени сосуществуют как два варианта интерпретации одного и того же восточного пратекста[493]. Однако, заглядывая вперед, нужно сказать, что художественные тексты больше не будут использоваться в образовании правителей и знати, за очень редкими исключениями, такими, например, как басни Жана де Лафонтена. В раннее Новое время преемственность традиции рефлексии на тему идеального правителя обеспечат специализированные трактаты и зерцала правителей, отражающие идеологию испанской монархии, гуманистические влияния и глобальные устремления. В этом контексте, полемизируя с соперничающими концепциями, например, Макиавелли, будет развиваться идея христианского короля, повелителя Империи, которая внесет свои дополнения в обновленную концепцию отношений монарха и его друга-советника.

Ульрике Беккер

«Калила и Димна»: вымысел, политические концепции и мир Альфонсо Х

Настоящая работа посвящена сборнику «Калила и Димна» и его значению применительно к политической культуре Альфонсо Мудрого. Мы изучим динамику, связанную с притязаниями на мудрость и требованиями к мудрости в «Калиле и Димне», представим краткое описание сборника и предложим анализ этих изменений. Затем мы обсудим политику мудрости с особым вниманием к аспектам перформативных практик, чтобы ответить на вопрос: «Как король приобретает мудрость?» На основе сделанных выводов мы обратимся к разговору о политической культуре Альфонсо Мудрого.

«Калила и Димна»

«Калила и Димна» – первый нарративный прозаический текст, переведенный с арабского языка на кастильский в 1251 г. по заказу Альфонсо – в то время еще наследника престола. Этот сборник, фабульная форма которого построена по принципу матрешки, стал частью кастильской сапиенциальной литературы и, прежде всего, существующей во многих культурах традиции «зерцал правителей» восточного происхождения. Под «восточным происхождением» здесь подразумевается богатейшая история и традиция, восходящая к самому первому предшественнику «Калилы и Димны» – «Панчатантре», составленной в начале IV в. на санскрите ради «обучения политической дальновидности (и хорошему санскриту)»[494]. С самого начала санскрит служил lingua franca и «сакральным» языком, на котором формулировали философские, религиозные, мифические и политические концепции[495]. Следующий шаг в цепочке translatio наступил во второй половине VI в., когда сасанидский шах Хосров повелел перевести этот сборник на пехлеви. Непосредственный источник кастильской книги «Калила и Димна», арабская «Калила ва-Димна», появился благодаря переводу, или вернее адаптации и компиляции, составленной по пехлевийскому оригиналу Ибн аль-Мукаффой около 750 г. Именно Ибн аль-Мукаффа подарил мусульманскому миру литературный жанр «зерцало правителей», основанный на переводах ряда пехлевийских сочинений.

Итак, «Калила и Димна» служит образцом характеристики, которую Явари и Форстер сформулировали следующим образом: «множественность контекстов – яркая черта зерцал правителей, которым свойственна интеграция греческого, доисламского иранского, индийского и арабского материала»[496]. Мы обратим особое внимание на то, какое отражение получили эти многочисленные контексты в специфической структуре «Калилы».

Чтобы ответить на вопрос «Как король приобретает мудрость?», сначала следует обратиться к проблеме пересечения литературы мудрости и ее политического контекста, увидев в «Калиле» образец зерцала правителей. Поэтому необходимо проанализировать статус мудрости и его изменение в традиции. Этот анализ можно провести с опорой на два конкретных аспекта: «статическая мудрость» и представления групп реципиентов.

Статическая мудрость

«Калила и Димна» начинается с предисловия Ибн аль-Мукаффы, за которым следует первая глава, «Commo el rey Dexerbe enbio a Berzebuy a tierra de Yndia» [Как король Дешербе отправил Берзебея в землю Индии], где шаг за шагом пересказывается история написания и передачи сборника. Начало рассказа, которое можно рассматривать как внешний слой, содержит историю самых последних этапов передачи, откуда делается шаг в прошлое. Промежуточная часть главы – средний слой – пересказывает самый архаичный, то есть индийский пласт:

И поместил в эту книгу переведенное из индийских книг, вопросы, которые задавал король королей Индии по имени Дицелен своему альгвасилу, которого звали Бундобет и он был философ, и [король] больше всех любил его и больше всех доверял ему, и он знал больше всех. И повелел он, чтобы ему дали на эти [вопросы] правдивый и обоснованный ответ глава за главой и приводили примеры и подобия, так чтобы видна была истинность этого ответа, и собрали бы в одну книгу, чтобы он взял ее в наставление самому себе, и сохранил в своих сундуках, и оставил в наследство королям, которые придут после него[497].

Выделяются два момента: книга (изначально вопросы индийского короля и ответы его «философа») служит пособием (см. цитату выше: «чтобы он взял ее в наставление самому себе») для заказавшего ее короля. Эта мысль неразрывно связана с идеей, что ученик завершает обучение, дойдя до определенного уровня. Такое представление о закрытом сосуде подразумевает фиксированный набор знаний, некую статическую мудрость, которая хранится в надежном месте («и сохранил в своих сундуках, и оставил в наследство», см. выше). Разумеется, круг получателей этой мудрости ограничен, как явствует из того факта, что книгу заказал король и она предназначена для использования будущими королями или королевскими наследниками «королям, которые придут после него»).

Таким образом,