Древние мудрецы, те, что жили в изначальные времена и изобрели науки и другие вещи <…> ценившие знание больше всех других вещей и полагавшие его тем светом, то может просветить их собственный разум и разум других в поиске путей для обретения и обучения знанию, а случись им найти его, они бы его не утратили. И в этих своих поисках придумали они изображения для букв и, сложив их, создали из них слоги; и из слогов, сложенных вместе, сделали части; сложив затем части, произвели из них речь; и посредством речи овладели знаниями и сумели воспользоваться их помощью <…> Если же не при помощи записей, то какой человеческой мудростью и каким дарованием ума можно было бы запомнить все дела прошлого, дабы не изобретать их заново, что было бы крайне трудно? Однако поскольку изучение людских дел подвержено самым разнообразным искажениям, то мудрецы древности заранее озаботились этим и записали дела как людей безумных, так и людей мудрых; а также тех, кто был верным закону божескому, и тех, кто не был; а еще оставили записи о священных заповедях и людских законах, о праве духовных лиц и праве мирян; также они описали деяния правителей, как тех, кто поступал дурно, так и тех, кто поступал во благо…[517]

Пересказывается процесс творения. В результате становится видна его динамика («придумали они изображения для букв и, сложив их, создали из них слоги; и из слогов, сложенных вместе, сделали части», см. выше); развитие письма приводит к возникновению речи (razon). Другими словами, записывание сущего – не только способ сохранить его, но и творческий шаг, порождающий нечто новое, как видно из цитаты («сложив затем части, произвели из них речь; и посредством речи овладели знаниями и сумели воспользоваться их помощью»). Кроме того, защита от забвения работает не только ретроспективно, но и в виде назидательной профилактики («Если же не при помощи записей, то какой человеческой мудростью и каким дарованием ума можно было бы запомнить все дела прошлого, дабы не изобретать их заново, что было бы крайне трудно?») В определенном смысле «fechos» [ «дела»] не просто ретроспективно пересказываются, но и служат дидактическим средством обучения политической культуре. Семантика цитаты (Sabios antiguos, estudios de los fechos, leyes de —, pueblos, castigassen (castigos) [мудрецы, древние, запомнить дела, законы…, людские законы, наставления]) также соответствует основе «Калилы и Димны» и сочетает цели историописания и «зерцала для правителей», или по формулировке И. Фернандес-Ордоньес, «хотя “История” Альфонсо играет традиционную роль magister vitae [наставника жизни], она прежде всего служит magister principium [наставником правителей]»[518].

Еще больше чувствуется влияние «Калилы и Димны» во «Всеобщей истории» в том фрагменте, где связываются воедино история обретения «Калилы», этимология названия «Афины» и бессмертие через мудрость:

А примером того, что знание есть жизнь, а невежество – смерть, служит имя Афин и жизни ради мудрости. А пример тому мы находим в книге, созданной в Индии, под названием «Калила и Димна». И сказано, что царь Персидский нашел в своих книгах, что <…> благодаря этому знанию мудрецы, хотя и умерли плотью, но вечно живут в памяти[519].

Гонсалес-Касановас уверен: «Включая “Калилу и Димну” в качестве авторитетного текста в “Историю Испании”, Альфонсо придает индоарабской традиции литературный статус классики, политическую функцию пропаганды и назидательную ценность парадигмы»[520]. Особенно примечательно заявление Гонсалеса-Касановаса о политической пропаганде. То, что арабская версия «Калилы и Димны» должна была послужить отправной точкой для «Истории Испании» вполне понятно, если рассуждать в терминах перформативной практики: в этой версии король служит инициатором; он наиболее активен и организует обретение книги.

В целом, это означает, что существует сдвиг в передаче мудрости – от мудрости, которую накапливают знающие люди, до мудрости, собираемой от имени Альфонсо. Фрагменты «Калилы и Димны», где рассказывается, как была обретена книга, а царственные персонажи берут на себя различные обязанности для достижения этой цели, следует понимать в качестве письменной перформативной практики. В этом случае престиж обретения и передачи книг, их апроприации, восприятия содержащейся в них мудрости при королевском дворе, который становится тем самым носителем мудрости, возлагается на короля. Можно сказать, что процесс translatio «актуализуется». Теперь, благодаря интеграции этой истории передачи в работу, выполняемую в скриптории/мастерской Альфонсо, сама по себе мудрость и история передаются Альфонсо.

Распространение и рассеивание мудрости

Адаб, представленный в «Калиле и Димне» / Калила ва-Димна как некое новшество, сочетает в себе культурные, придворные, социальные и политические концепции. Гонсалес-Касановас отмечает особую связь между традицией «Калилы и Димны» и распространением и внедрением адаба «при кастильском королевском и ученом дворе»[521]. В «Калиле и Димне» адаб явно сопровождается наставлениями, обращенными к народу. Это возвращает нас к уже приведенной цитате: «И когда пришел Берзебей в его землю, повелел всему народу взять эти писания и прочитать их и молить Бога, чтобы Тот даровал им способность понять их, и дал их тем, кто состоял ближе всех к королю и его дому»[522]. Заинтересованность в том, чтобы поставить знание на службу народу, предполагает также сравнение с теми задачами, которые ставил культурный проект Альфонсо и образ правителя как rex magister («короля-наставника») в отношении службы «народу»[523].

Политика мудрости Альфонсо

Перед тем как перейти к заключению, необходимо отследить этапы, характерные для процесса передачи мудрости, выделенные ранее применительно к «Калиле и Димне», на материале деятельности Альфонсо.

– Материальная апроприация книг и их переводы – это процессы, которые относятся к скрипторию Альфонсо в практическом применении: здесь не место подробно излагать контекст перевода с языка, находящегося на более высоком уровне развития, и аккультурации текста на языке перевода – подобное происходило на каждом из трех этапов перевода «Калилы и Димны» (санскрит, пехлеви/арабский, кастильский). Однако важно подчеркнуть уникальное место «Калилы и Димны» как первого нарративного прозаического текста, переведенного на кастильский язык – по словам Уэкса, это был «амбициозный королевский проект формирования лингвистического престижа»[524].

– Приобретение знания через чтение и обучение происходит параллельно с соответствующим личным отношением – это поведенческий аспект. Здесь задействованы все аспекты идеалов Альфонсо и ассоциирующихся с ним образов: его желание выступать в качестве rex magister, rex sabio, rex prudens (во всех этих образах, как продемонстрировала Марина Кляйне[525]). Это отражается и в том, какой облик получает текст на следующем этапе.

– Помимо традиции передачи, описанной в самой книге «Калила и Димна», ее перенос, адаптация и компиляция отражают базовый подход скриптория Альфонсо не только к переводам, но и, например,