Алёша удивлённо посмотрел на неё:

— О ком это вы?

— Вчера, на той поляне, когда они обстреливали нас…

Алёша промолчал и даже приотстал немного, пропустив Надю вперёд: опять почувствовал, как застучало в висках и, точно веткой наотмашь, хлестануло горячим стыдом в лицо воспоминание о том, как, выскочив из кабины, он заполошно закричал «Воздух!» и тут же, на глазах у всех, хлопнулся ничком на землю. Как много он отдал бы теперь за ту постыдную минуту, за то, чтобы не было её…

Теперь Надя кое-что знала о нём. Знала, что родом Алёша из Волжска и дом его — это ж надо! — неподалёку от её студенческого общежития, на соседней улице находится. И школу, в которой он учился, она тоже вспомнила — их студенты-старшекурсники там практику проходили. Возможно, и она в эту школу могла бы через год-другой прийти.

Они шли и удивлялись дружно: вот, мол, какие чудеса на свете бывают! Второй день едут вместе, а теперь вот рядом идут, и на тебе: и ровесники, и почти земляки, и даже соседи… Небось столько раз ходили одновременно по тем же самым улицам, в один кинотеатр, в городской парк, по той же набережной гуляли… Вот и на вечер студенческий он приходил в институт, оказывается, — приятель с собой затащил. Нет, не танцевал, не научился ещё, и вообще к танцам равнодушен, как и все мальчишки в их дворе, не мужское это занятие, а пришёл просто так, за компанию: постоял в уголочке, посмотрел концерт самодеятельности, а когда начались танцы, тут же и ушёл… А было это под Новый год, и Нади на том вечере не было, она домой на праздник уезжала…

Вот говорят: тесен мир! Жить рядом, не зная друг друга, но с каждым шагом, с каждым днём идти навстречу, даже не догадываясь об этом, идти не ближней улицей, а вот таким замысловатым путём, чтобы однажды обоим прийти в кино и сесть рядом… Но почему не раньше, не тогда, не до войны, а лишь теперь?.. Как странно, как удивительно это!

Расскажи она об этом своей подруге Лиде — ни за что не поверит. Впрочем, нет. Лида-то как раз поверит. Да ещё скажет что-нибудь такое, многозначительное: судьба, мол, не иначе…

Алёша вдруг остановился как вкопанный, предостерегающе поднял руку. Шёпотом произнёс:

— Деревня. Вон, смотрите.

Теперь Надя и сама увидела: впереди, в просветах реденького березняка, подступившего к самой дороге, — несколько изб, стоящих дворами к лесу. От крайней избы их отделяло картофельное поле и огород, обнесённый высоким плетнём. Прямо от леса краем поля с пожухлой и полегшей уже ботвой, а дальше вдоль городьбы ко двору вела хорошо утоптанная тропинка. И так заманчиво, так просто казалось — добежать по этой тропинке до дому, подняться на высокое крыльцо или постучать в окошко, а потом расспросить хозяйку или хозяина… И всё! И рассеются страхи, и окажется, что дядя Фёдор с перепугу напутал всё — своих за чужих принял…

Ну конечно же, всё так и будет! Вот сейчас они добегут до крыльца, воды попросят и разузнают дорогу…

16

Уже без опаски, не раздумывая, она шагнула вперёд, пошла по этой узенькой тропке, увлекая за собой Алёшу. И он невольно подчинился ей, позабыв на минуту об осторожности. И больше всего на свете ему хотелось в этот короткий, безрассудно счастливый миг, чтобы тропинка никогда не кончалась: вот так идти и идти бы рядом, не отпуская её руки…

Но он первый остановился, удержал и её, и она, спохватившись, остановилась, посмотрела на него виновато.

— Нет, вдвоём нельзя, — сказала она. — Я пойду, а вы… Нет, нет, и не спорьте, — она заметила его готовность возразить, заговорила ещё решительнее: — Так будет лучше, безопасней… для нас, для всех. И дядя Фёдор, помните, тоже предупреждал…

Они постояли ещё немного, глядя из-за кустов на тихую, словно вымершую деревню, на высокое, похоже, недавно рубленное крыльцо, к которому вела тропинка, всё ждали: вот откроется дверь, кто-нибудь выйдет… Но так никто и не вышел. Тихо, безлюдно было в деревне.

И Надя пошла. Ни страха, ни предчувствия опасности — ничего этого не было. Одного боялась, — а вдруг собаки! Знала, в любой деревне, стоит появиться чужому человеку, собаки тут как тут. Но пронесло. Хотя и это было странно: на всю деревню ни одной собаки… Подумав так, она шагнула к высокому окошку, едва дотянувшись до него рукой, постучала негромко. Но никто не откликнулся, не выглянул в окно. Подождав немного, оглядевшись по сторонам, она снова потянулась к окну рукой, но тут заметила: в другом, соседнем, окне колыхнулась белая занавеска, отдёрнулся её край, и чьи-то глаза, испуганные, быстрые, взглянули недобро, и тут же белая бородка появилась. Старик отдёрнул занавеску и замахал рукой, как бы отгоняя её от окна. Надя невольно шагнула в сторону и опять, с ещё большим недоумением, огляделась по сторонам, пытаясь понять, чего же он так испугался.

Занавеска задёрнулась, но Надя почувствовала: странный старик продолжает подглядывать за нею. Уйти, не узнав ничего толком, она не могла и потому, потоптавшись в полной растерянности под окном, решительно поднялась на крыльцо и уже взялась за ручку, решив: будь что будет! Хоть что-то он должен сказать ей.

Дверь тут же отворилась: видно, боясь стука, старик поспешил отворить её.

— Ты что, девка! — он суетливо потащил её за руку через порог. — Или не чуешь, что деется! Себя не жалко, других пожалей. Говори, чего надо, и ступай скорей с богом.

Испуганным, суетливым взглядом он удерживал её у порога, а сам торопливыми, мелкими шажками подбежал к окошку — худенький, жалкий такой старичок с белой бородкой, глянул на улицу, потом уставился на неё, подгоняя её пугливым своим взглядом, одновременно пытаясь понять: откуда, мол, и кто такая? Похоже, этот интерес и помогал ему ещё как-то бороться с тем непонятным для Нади страхом, в котором он пребывал, благообразный, безобидный с виду старичок.

— Да что случилось-то, дедушка? — стараясь скрыть свою тревогу, спросила она.

— А ты и впрямь будто с луны свалилась, — он недоверчиво косился на неё, — не знаешь, что немец пришёл?

— Да где же он, немец-то? В деревне, что ли?

— А бог их знает, где они теперь. Утром их столько пропылило! И машинами, и этими, как их… о трёх колёсах…

— Мотоциклами, — догадалась Надя.

— Вот, вот, этими самыми. Куда нам с ими тягаться! Такая сила прёт!