И всё же с этой минуты, уже шагая рядом с Алёшей, она не могла отделаться от ощущения, будто кто-то невидимый крадётся краем дороги по кустам, следит за ними. Сказать Алёше не решилась — не хотелось показаться трусихой, — а сама шла и оглядывалась незаметно: спиной, затылком напряжённым чувствовала что-то неладное…

В какой-то момент, снова уловив подозрительный шорох, она опять оглянулась и на этот раз успела заметить: справа от дороги, в густых, почти непролазных зарослях ольшины, размашисто качнулась высокая ветка… И тут же послышался треск в кустах: кто-то торопливо лез напролом через чащу, стараясь поскорее и подальше уйти от дороги.

— Эй, кто там! — громко, сорвавшимся от испуга голосом крикнул Алёша.

Резко повернувшись на этот шум, он успел скинуть с плеча винтовку.

Шум в кустах затих, и Алёша снова крикнул:

— Выходи, или буду стрелять, — дрожащей рукой он взвёл затвор. — Считаю до трёх и…

— Не стреляйте, — тут же послышался голос, — я свой…

Кусты зашевелились, раздвинулись, и на дорогу вылез ушастый Саня, сконфуженный, в рваной куртке, с беретом в руке.

— Ты?! Ты откуда? — опуская винтовку и вытирая рукавом вспотевший лоб, недоуменно пробормотал Алёша. — Зачем ты здесь?

Саня стоял, опустив голову, разглядывая свои грязные ботинки, и молчал.

— Чего молчишь? Тебя спрашивают! — Алёша двинулся на него, готовый с досады, сгоряча влепить затрещину своему вчерашнему обидчику. Саня попятился. — А если стрельнул бы, что тогда?

— Вы лучше бы в них, — по-прежнему не поднимая глаз, сказал Саня, — в их самолёты вчера стреляли бы, а я-то свой…

— Свой! — сконфуженно проворчал Алёша. — Какой же ты свой, если по кустам прячешься, как шпион.

— Неправда, — Саня поднял голову, слёзы стояли у него в глазах, — я наш, советский, и папка у меня на фронте командир. Может, главнее всех командиров.

— Папка-то, может, и командир, а вот сын у него… — Алёша горячился как мальчишка, хотя и напускал на себя строгость. — Из палки по самолётам стрелять и думать, что герой, это ещё не смелость. Ты лучше на куртку свою погляди, куда ты такой собрался?

— С вами, — не моргнув глазом, ответил Саня.

— Куда с нами? — опешил Алёша и оглянулся на Надю. — Откуда ты знаешь, куда мы идём?

— Знаю. Я слышал, как вы договаривались, — признался он. И вдруг заканючил: — Возьмите меня с собой! Возьмите, а? Честное слово, я никому ничего не скажу, вы только возьмите…

Теряя терпение, Алёша сказал с угрозой:

— А если не возьмём?

— Я всё равно, всё равно за вами пойду.

И заплакал. Стоял, опустив голову, размазывая слёзы грязными руками по лицу. Это было так неожиданно, так непохоже на того прежнего задиристого и насмешливого Саньку, что Надя и Алёша растерялись. Стояли, переглядываясь и разводя в недоумении руками: впервые за эти дни, — с тех пор как, пойманный на разъезде, он появился в детском доме, — Надя увидела его плачущим. Столько неудач перенести, не уронить ни слезиночки и вдруг расплакаться вот так…

— Слушай, — вдруг решительно, сказал Алёша, — а по-мужски с тобой говорить можно? Только одно условие: не веришь, не надо. Тогда никакого разговора.

— Ну, верю, — не очень уверенно, вытирая рукавом слёзы, отозвался Саня.

— Тогда слушай, — Алёша присел тут же на обочину, поставил винтовку между колен. — Через неделю, может, раньше, я буду на фронте и там разыщу твоего отца. Ты хочешь, чтобы я отыскал его?

— Хочу, — ответил Саня.

— Я разыщу его и скажу, что его сын… что с ним, с тобой то есть, можно смело идти в разведку, что ты совсем взрослый и храбрый парень… — Он покосился на него: верит ли? И тут же, словно спохватившись, спросил: — Да, а фамилия-то у отца какая? Без фамилии мне не найти.

— Колесов, — немного поколебавшись, ответил Саня. — А зовут Николай Лукич. Только всё равно вы обманываете, хотите отвязаться.

— Да пойми ты, голова два уха, — опять рассердился Алёша. — Ну как ты не можешь понять!.. Я по-мужски, по-военному тебе говорю. А это, — он вдруг решительно отстегнул висевший на ремне патронташ и вытянул из него винтовочный патрон, — вот возьми, только с уговором: ни одна душа не должна знать об этом. А я обещаю, первый выстрел по немецкому самолёту — твой. Идёт? Вот из этой винтовки. Если согласен — бери, — он протянул оторопевшему Сане новенький, блестящий патрон. — Возвращайся к нашим и жди, мы скоро…

Веря и не веря обещанию, забыв обиды и эти даже для себя самого неожиданные слёзы, счастливый короткой мальчишеской радостью, Саня пустился бежать без оглядки. Крепко зажатый в кулаке патрон жёг ему ладонь опасным металлическим холодком.

…Совсем немного оставалось до большака. Вот и следы, оставленные их полуторкой на траве, здесь дядя Фёдор повернул вправо, с ходу вломившись в кусты. Догнав Алёшу, Надя напомнила ему про пилотку — не поискать ли, мол, ещё раз, — но он отмахнулся, сказал улыбаясь:

— Пускай висит. К зиме, может, ушанка вырастет.

До большака было — рукой подать. Они подошли уже к самой дороге. Не выходя из леса, постояли, прислушиваясь: ни шума моторов, ни скрипа телеги, ни голосов…

И всё же, помня наказ — «не высовываться», — решили, что лучше идти не дорогой, а лесом. Взяли вправо и тут же выбрались на тропинку. Петляя меж кустов, она то приближалась к большаку, то забирала в чащу, идти по ней было легко и безопасно: и дорога вся на виду, и лес рядом. Чуть что, под любую ёлку, под любой куст спрятаться можно.

Но пока не от кого было хорониться.

Долго молчавший Алёша не выдержал.

— Странно всё это, — сказал он, оглянувшись, — прячемся, а от кого — неизвестно. Если и в самом деле это были они, то куда, интересно, подевались?

— А вам не терпится на них поглядеть? — не желая того, Надя, кажется, задела Алёшу за живое. Попробовала свести на шутку: — Ещё успеете.

— Да нет, я не спешу, — сдержав обиду, в тон ей ответил Алёша, — хотя, если честно… — Он замедлил шаг, поджидая, когда она догонит его. — Поглядеть бы не мешало…

— Такие же, как все, — сказала Надя, — с руками и с ногами. Тоже люди.

— Ясно, что люди, — согласился Алёша, — и всё-таки… Пока сам, своими глазами не увижу живого фашиста, буду думать, что они чудища, вроде чертей с копытами и рогами.

Вдруг припомнив вчерашнего лётчика, Надя воскликнула:

— Но вы бы видели его глаза, как он