– Вот черт! – воскликнул он. – Да я же пошутил, неужели непонятно! Сиди где хочешь! Какое мне дело!

Он все смеялся, а я чувствовала себя круглой дурой. Мне хотелось показать моему поклоннику, что я подвинулась с какой-то целью, а не просто так, поэтому я обняла Макса – а потом, не зная, что сказать, прижалась к нему, провела рукой по его волосам, поцеловала его, положила ладонь ему на бедро…

Он сказал:

– Прекрати.

* * *

Больше мы ничего заказывать не стали и ушли. Опять зарядил дождь. Паб выходил в пустынный проулок, и Макс притянул меня к себе и стал целовать, грубо и жестко, словно хотел причинить боль. До дома мы дошли быстро и без лишних разговоров. Он больше не прикасался ко мне, но смотрел на меня – когда придерживал дверь, когда стоял напротив в лифте – с этой своей беззаботной, всепонимающей улыбкой. Которая словно бы говорила: я вижу насквозь все твои желания, ты от меня ничего не скроешь.

Едва мы переступили порог квартиры, Макс прижал мои руки к стене, придавил их своим предплечьем. Другой рукой расстегнул и стянул с меня джинсы. Коленями раздвинул мне ноги. Он входил в меня так резко и глубоко, словно пытался добраться до самой моей сокровенной сути – или вышибить ее из меня раз и навсегда. Я не пыталась вырываться, потому что знала: он этого не хочет. Да и в любом случае он сильнее. Я вообще не шевелилась. Только думала, что, наверное, все это должно причинять мне боль – тяжесть его предплечья на запястьях, его пальцы, вцепившиеся мне в волосы, то, как он закинул мою ногу себе на пояс, так что его бедро билось о мое, – но я этого почти не чувствовала. Эта боль, или то, что было бы болью, если бы не доставляло такого наслаждения, пригвоздило меня к месту, и я стояла с раскрытым ртом, тяжело дыша и ничего не соображая.

Макс подхватил меня под бедра и поднял. Отнес в постель. Я лежала на нем, слушая, как замедляется биение его сердца. Он закрыл глаза, а я пристроила подбородок на тыльную сторону ладони. Пробежала пальцами по его ключице, по родимому пятну на плече. Я хотела его – постоянно. Хотела владеть им от и до. Только сразу после, вот как сейчас, мне иногда казалось: ну наконец-то, ура, насытилась; но все неминуемо начиналось снова, этот темный рокот вожделения – от его улыбки, от прикосновения, от которого звенела каждая клеточка моего тела, от запаха его волос и кожи, который я улавливала на воротнике своего пальто, когда одевалась утром.

Глаза у него были по-прежнему закрыты, но мне не хотелось, чтобы он засыпал. В такие моменты, как сейчас, меня всегда подмывало признаться ему в любви – не только потому, что я правда его любила, но еще и потому, что ему волей-неволей пришлось бы что-то отвечать. Когда все сказано прямо, молчанием не отделаешься. Надо как-то реагировать.

– Скажи мне что-нибудь, – попросила я, надеясь на признание.

Макс открыл глаза:

– Что, например?

– Ну, не знаю. Что угодно. Что-то такое, чего я о тебе не знаю.

Он на мгновение задумался, а потом сказал:

– Одно время я воровал в супермаркетах.

– Ты хочешь сказать, в детстве?

– Нет. Не так давно на самом деле.

– Что ты подразумеваешь под «воровал»? Клал товар в сумку и выносил из зала?

– На кассах самообслуживания, – сказал он. – Там это проще простого.

– Случайно? Так это у всех бывает! Я бы не стала называть это воровством.

– Да нет, не случайно. Я не о случайностях говорю. Я находил два товара с одинаковым весом, сканировал тот, что дешевле, а забирал более дорогой. Пробиваешь ветчину – получаешь стейк.

– Звучит прямо как девиз.

Он засмеялся.

– Ты серьезно? – спросила я.

– А ты как думаешь?

– Но зачем?

– Не знаю, – ответил он. – Потому что это просто.

Я прижалась щекой к его груди и вдохнула тепло его кожи.

– Кто эта женщина? – спросила я.

– Какая?

– Ты знаешь какая.

– Хелен? – отозвался он. – Да никто. Подруга моей жены.

Он смотрел мимо меня, в потолок.

– Она мне никогда не нравилась, – сказал он. – Ну а ты? Ты что-нибудь когда-нибудь крала?

Тебя, подумала я, но знала, что это не совсем правда, поэтому сказала:

– Нет, ничего серьезного. – И прижалась к нему и стала целовать.

Я думала: бедный переломанный мальчишка. Иногда что-то такое в нем мелькало. Ироничное «моя жена» и сам факт, что он до сих пор ее так называет. То, как он отводил глаза, когда говорил о ней, и ни разу не назвал ее по имени. В такие моменты мне казалось, что он уже очень давно несчастен, возможно, куда несчастнее, чем сам считает. Однажды он сказал мне: «Странное ощущение – оглядываться на то, что когда-то имел, и знать, что этого в твоей жизни никогда больше не будет», и я поняла, что это он о ней. И подумала: а может, еще и будет – со мной. Со мной будет даже лучше. Но сказала только: «Да, понимаю».

Глава двенадцатая

Режиссер не потрудился даже представиться. Просто вошел в зал – так буднично, словно забежал за подставкой для нот. Оперся на фортепиано, посмотрел на часы и уставился в окно. Прошла минута-другая, все продолжали гомонить, и тут он как рявкнет:

– Репетиция уже началась, будьте добры заткнуться и не тратить мое время попусту!

Сработал фактор внезапности – тут же наступила тишина. Режиссер был профи. Он отлично знал, как организовать толпу.

– Ну что, давайте для начала познакомимся? – оскалился он и принялся командовать: – Разбиваемся на пары! Один из пары ведущий. Выбирает любую эмоцию. Показывает ее напарнику. Говорить запрещено. Ни слова! Если вы ведомый, смотрите в оба. Прочувствуйте то, что чувствует партнер. Почувствуйте то же самое. Получилось – меняйтесь. Все. Поехали!

Молча мы разбились на пары и выбрали ведущих. Большинство прибегли к указательным жестам и тыкали в основном в себя.

– Это упражнение на эмпатию, – ворчал режиссер, расхаживая по залу. – Будьте внимательны к коллегам. Это вам не гребаная пантомима!

Я оказалась в паре с Фрэнки. Мы, наверное, целую вечность смотрели друг другу в лицо, затем он робко улыбнулся и, кажется, сконфузился. Я постаралась состроить такую же гримасу. Режиссер подошел и впился в нас взглядом. Мы замерли.

– И какая это была эмоция? – спросила я,