Шрифт:
Закладка:
Только Гвендилена, занятая новыми заботами, почти не замечала творящейся вокруг суеты. Оказалось, что быть матерью – это так странно, ни на что не похоже… Почти как произвести на свет новую себя.
По совету Гилы, она старалась не делать различия по отношению к детям и первые дни кормила грудью обоих одновременно. Девочка скоро уставала, капризно кривила ротик, выпуская сосок… Потом засыпала, и, глядя на крошечное личико, Гвендилена просто млела от восторга и нежности. Если ей казалось, что малышка чересчур бледненькая, или ей случалось поморщиться или чихнуть, – Гвендилена тут же посылала за Гилой.
– Не сходи с ума, – терпеливо увещевала ее целительница, осмотрев дитя, – молодые матери часто тревожатся, но тебе надо держать себя в руках, иначе твоя дочь и вправду заболеет!
Гвендилена покорно кивала и даже успокаивалась на какое-то время… А потом все начиналось снова.
С мальчиком все было гораздо сложнее. К нему Гвендилена испытывала смешанные чувства… С одной стороны, ее терзала ревность к сопернице, пусть даже и умершей, и, кроме того, обидно было, что ее собственная обожаемая крошка не оказалась в центре всеобщего внимания всего лишь из-за того, что родилась девочкой. Но с другой – мальчик был такой красивый, тихий, ласковый и так похож на отца! Засыпая, он доверчиво прижимался к ней, и Гвендилена чувствовала непрошеную нежность к этому теплому комочку.
В замке младенцев скоро окрестили «нашим Солнцем и Луной». Рождение близнецов – а особенно когда на свет появлялись одновременно мальчик и девочка! – почиталось добрым знаком не только на родных островах Гилы. Служанки перешептывались о том, что Гвендилена удостоилась благословения богов, иначе дети не могли бы родиться такими красивыми, а одна из девушек, Наома, даже клялась, что видела над головами младенцев легкое золотистое сияние.
Когда через десять дней после родов у Гвендилены неожиданно пропало молоко, кормить детей вызывались и служанки, и благородные дамы. Конечно, такая готовность помочь была вызвана не только стремлением уберечь малюток от голодной смерти – в замке все знали, кто их отец, хотя и не говорили об этом вслух… Но Гвендилена все равно была горда и счастлива – может быть, как никогда в жизни.
Впрочем, уже на следующий день Гила привела кормилицу – толстую бабищу с огромной грудью и сонными коровьими глазами. Видеть, как она кормит детей или просто берет их на руки, поначалу было мучительно для Гвендилены, но постепенно она привыкла и даже начала чувствовать облегчение. Прошла тянущая боль в груди, наступающая каждый раз, когда молоко прибывало, зажили трещины на сосках, да и фигура стала обретать прежние очертания… С лица сошли отеки и пигментные пятна, волосы заблестели гладкой чернотой воронова крыла, губы стали пухлыми и нежными. «Пожалуй, даже лучше, что принц был в отъезде так долго, – порой думала Гвендилена, – он не увидел меня некрасивой и измученной. Ну и конечно, при нем трюк с близнецами вряд ли бы удался!»
Возвращения Хильдегарда она ждала с тревогой и надеждой. Гвендилена тосковала в разлуке с любимым, и вместе с тем встреча страшила ее. Теперь у нее есть сын – по крайней мере, все вокруг убеждены в этом… Но что, если, став королем, принц откажется от своих слов и не выполнит обещания? Снова и снова она задавала себе один и тот же вопрос, но не находила ответа.
И сейчас, когда этот день наконец настал, Гвендилена чувствовала, как пересохло во рту от волнения и колени предательски задрожали. Она стояла, держа за руки маленьких принцев, но все время беспокойно оглядывалась. По настоянию Гилы младенцев пришлось отдать кормилице. Конечно, это было обидно, но пришлось смириться, и Гвендилена скрепя сердце согласилась – тем более что дети росли на удивление быстро, и долго держать на руках их обоих для нее было бы тяжело. Кормилице же было все нипочем… К счастью, малютки безмятежно спали возле ее необъятной груди, но что, если в самый неподходящий момент они проснутся и поднимут рев? Торжественный момент будет непоправимо испорчен!
Ожидание казалось нестерпимо долгим… Но к счастью или к несчастью, все когда-нибудь заканчивается. Когда копыта коней простучали по мосту через ров, служащий защитой в дни войны, но сейчас изрядно заросший и обмелевший, майордом Скаларий сделал знак музыкантам, и в тот же миг смычки легли на струны, запели трубы и ударили барабаны. В толпе встречающих послышались приветственные крики, под ноги коням полетели зерна пшеницы и маленькие красные цветы, именуемые мерот, – последние осенние цветы, выращенные в зимнем саду под стеклянным куполом.
Принца встречали как триумфатора. Он ведь и вправду возвращался победителем – не младшим сыном, получающим содержание из милости, не бастардом, чье существование собственный отец согласился узаконить не сразу, а королем! Пусть для этого ему не пришлось сражаться с врагами или отстаивать свое право, но разве победа в сражении с собственной судьбой – это мало?
Выше гор,
Ярче солнца,
Щедрей, чем земля,
Слава южного короля!
Перегрин пел, выводя высокие ноты так старательно, что его лицо покраснело и на шее вздулись жилы. Музыканты тоже не отставали – скрипачи не жалели ни струн, ни пальцев, надували щеки трубачи и флейтисты, торжественно гремела медь литавр… Казалось, все они непостижимым образом превратились в единое существо, живущее собственной волей! Музыка лилась словно река, и голос певца взлетал к небу. Поистине, толстый, лохматый, вечно пьяный Перегрин хорошо знал свое дело.
Судя по всему, торжественная встреча пришлась Хильдегарду по нраву. Сидя в седле, он улыбался, но не привычной своей чуть насмешливой улыбкой, а открыто и радостно. Глядя на него, Гвендилена чувствовала, как замирает ее сердце, и, поймав его взгляд – любящий, жадный, голодный! – она сразу воспрянула духом.
По обычаю, первым встречать господина, долго находившегося в отъезде, должен был майордом Скаларий, но Гвендилена выступила вперед – как госпожа, как хозяйка, как супруга.
– Приветствую вас, мой господин и король! – произнесла она, склонившись в глубоком реверансе. – И рада сообщить, что в вашем замке все обстоит благополучно…
Скаларий
