– Благодарю вас, госпожа алематир!

И, обратившись ко всем собравшимся, произнес:

– Приветствую вас, мои друзья и ближние, мои рабы и слуги! Видят боги, я рад снова оказаться среди вас.

Он спешился, отдав поводья подбежавшему конюху. Сыновья кинулись навстречу, но Хильдегард лишь рассеянно потрепал их по головам и направился к Гвендилене. Она вновь присела в реверансе, скромно опустив глаза долу.

– Мой господин…

Хильдегард бесцеремонно окинул взглядом ее постройневшую фигуру. «Хочу тебя! – говорили его глаза. – Хочу прямо сейчас!» Однако вслух он сказал совсем другое.

– Скажите, что нового произошло в замке в мое отсутствие? – спросил он. – Надеюсь, вы находитесь в добром здравии и боги были милостивы к вам?

Хильдегард очень старался говорить, по обыкновению, небрежно, даже безразлично, но в голосе его Гвендилена почувствовала волнение.

– О да, мой король! Благодарю вас. Боги благословили меня! – вымолвила она. – Они одарили меня сыном и дочерью. Если вам будет угодно, можете посмотреть на них.

– Да, пожалуй… – отозвался он и добавил с обычной своей легкой усмешкой: – Король желает увидеть своих новых подданных!

Гвендилена сделала знак кормилице подойти поближе. Девочка все еще крепко спала, а мальчик, наряженный в нарочно сшитый для такого случая бархатный костюмчик, подбитый мехом, беспокойно завозился. Когда Хильдегард склонился над ним, ребенок проснулся, но не заплакал. Распахнув большие синие глаза – без сомнения, отцовские, Гила была права! – он несколько мгновений смотрел на него, словно изучая… и вдруг растянул беззубый ротик в бессмысленно-радостной младенческой улыбке, протягивая к отцу крошечные ручки, словно хотел сказать «возьми меня!».

В первый момент Хильдегард был явно обескуражен. Потом осторожно взял ребенка на руки, словно тот был каким-то диковинным предметом, хрупким и драгоценным. Малыш явно обрадовался, заулыбался еще сильнее, залепетал что-то и попытался ухватить отца за нос. Хильдегард рассмеялся, и его смех прозвучал музыкой в ушах Гвендилены. В этот миг она отчетливо поняла, что будет дальше.

Он еще полюбовался младенцем, пощекотал ему животик… И вдруг, крепко ухватив обеими руками, поднял ребенка высоко над головой.

– Воистину, милостивы боги. Смотрите все! – торжественно провозгласил Хильдегард. – Смотрите и радуйтесь, ибо перед вами мой сын! Здесь и сейчас, перед лицом богов и людей, я признаю его своим…

Он сделал короткую паузу и добавил тоном ниже:

– А его мать – моей королевой.

Глава 13

Брачная церемония состоялась в канун праздника Йома. Гвендилена нарочно настояла на этом…

– Теперь мы будем праздновать день нашей свадьбы каждый год! – лукаво шепнула она на ухо Хильдегарду, прижавшись к нему в постели. – Разве это не прекрасно?

– О да! – согласился он. – Только вина придется выпить вдвое больше!

Гвендилена рассмеялась и обняла его. Шутка пришлась ей по нраву, но дело было не только в этом.

По закону, чтимому в остатках империи, мужчина королевской крови не мог жениться на простолюдинке. Чтобы с честью выйти из положения, Хильдегард решил даровать Гвендилене поместье близ Терегиста, чтобы она могла именоваться «баронессой Амслев, владетельной госпожой». Впрочем, даже в этом случае новобрачная могла быть удостоена лишь Малого обряда – краткой и упрощенной церемонии, в которой невеста клянется быть верной, любить и почитать супруга, подчиняться ему во всем и служить до самой смерти, а он лишь произносит: «Беру тебя в законные жены».

Напрасно Гвендилена мечтала о красивой пышной свадьбе, о торжественном въезде в Терегист, куда она когда-то вошла закованной в цепи рабыней, о венчании в главном соборе, о пиршестве, на котором последний нищий напьется допьяна, прославляя королевскую чету… Хильдегард решил отложить переезд до весны. «Камню нужна оправа, – говорил он, – а королю – подобающая резиденция! На это нужно время. К тому же наши дети еще слишком малы, и дорога может повредить им!»

Конечно, это было немного обидно, и Гвендилена чувствовала себя уязвленной. Откладывать свадьбу она не хотела, ведь, как известно, все может измениться, и не всегда в лучшую сторону! Но скромная церемония в замке, в присутствии приближенных и слуг, казалась ей такой жалкой… Однажды она даже плакала из-за этого. Гила застала ее в слезах и, узнав в чем дело, принялась урезонивать:

– Глупая! Так даже лучше. Ты приедешь в город законной супругой и королевой… А потом никто не вспомнит, как ты ею стала.

Гвендилена утерла слезы. Гила, как всегда, была права! К тому же ей, ставшей матерью еще до свадьбы, повязывать на голову алую ленту невесты, символизирующую чистоту, непорочность и первую кровь, что прольется на простыни в брачную ночь, было, конечно, не к лицу… А идти под венец с непокрытой головой, как девушка, что не смогла уберечь свою честь, – тем более.

Со скромной свадьбой пришлось смириться, и единственное, на чем сумела настоять Гвендилена, – это назначить ее накануне праздника Йома. Хильдегард не смог ей в этом отказать.

Он очень привязался к близнецам и часто заходил посмотреть на них. Мальчика по его настоянию назвали Людрихом, и Гвендилена не стала прекословить, хотя от души надеялась, что малыш не унаследует ни буйный нрав своего деда, ни его печальную судьбу.

– Дочку можешь назвать сама! – великодушно разрешил Хильдегард.

Гвендилена задумалась, прикусила губу… Она старательно припоминала, как когда-то принц (тогда еще принц!) хотел назвать дочь, рожденную Эвиной. Кажется, Амаласунтой, в честь своей матери! В замке говорить о ней было как-то не принято – еще бы, она ведь была не королевской крови и родила Хильдегарда вне брака, а он не терпел даже намеков на то, что появился на свет бастардом! Однако по обрывам фраз, намекам и недомолвкам Гвендилена уже знала, что Амаласунта умерла, когда Хильдегарду было всего двенадцать. О матери он говорил редко, но с большой нежностью – видно было, что когда-то он был очень привязан к ней и долго тосковал, когда ее не стало.

«Эвина еще спорила с ним, глупая, нарекла дитя в честь какой-то там святой, лишь бы настоять на своем, – думала Гвендилена, – теперь она пропадает где-то в глуши и безвестности вместе с дочерью и никогда больше не переступит порога замка… А я стану королевой! Нужно лишь не повторять ее ошибок».

– Благодарю тебя… – кротко вымолвила она, – я хотела бы назвать нашу дочь Амаласунтой.

Лицо Хильдегарда дрогнуло, и на миг в нем появилось что-то мальчишеское, беззащитное… Гвендилена особенно любила его таким.

– Почему? – спросил он. – Почему ты выбрала это имя?

– Потому что так звали достойнейшую из женщин, – объяснила Гвендилена. – Я не удостоилась чести знать ее лично (и наверное, к счастью! – мелькнуло у нее