Шрифт:
Закладка:
Он то замолкал, то снова начинал говорить. Но это были общие рассуждения с известной долей откровенности и самокритичности. Ему, видимо, хотелось как-то сгладить нелестное впечатление о себе, во что бы то ни стало сохранить расположение своих собеседников и не сказать больше, чем надо.
Но он чувствовал по их сдержанности, что ему не удалось достигнуть цели. Он просто не предполагал, что Вересовы достаточно хорошо осведомлены об истинных причинах, о которых он не говорил.
Только сегодня утром, в какой уже раз, он упрекал жену, что это она испортила парня, потакая ему во всем, восхищаясь всевозможными его талантами, его тонкой натурой, забыв, что и сам не стоял в стороне от подобных восхищений. А Толик действительно брался за все, но быстро остывал к любому своему увлечению, считая себя, однако, выше мира сего.
Не могло быть секретом для Сунаева и то, что сын слишком много видел у себя в доме обильных, шумно-веселых застолий, которые рано развили у него нездоровый соблазн к удовольствиям. Он не испытывал сопротивления в удовлетворении своих непомерных, для его возраста, желаний, в том числе и со стороны отца.
— Простите, а что у него общего с этим его другом? — спросила Вера Николаевна, и в интонации ее голоса Сунаев, если бы он был внимательнее, мог бы уловить большее, чем простое любопытство, но он, кажется, обрадовался этому вопросу.
— Вот тут-то мы и проморгали. Мы запретили ему приводить в дом этого своего дружка, а надо было бы сразу, решительно пресечь их связь. А мы… — и он, с выражением позднего раскаяния, развел руками.
— А может быть, наоборот, Михаил Андреевич, нужно было помочь их отношениям пойти по другому руслу?
— А вы его знаете, Вера Николаевна? — иронически улыбнулся Сунаев.
— Я даже беседовала с ним позавчера в милиции, у Рослова.
— Да? Ну и как он?
— Трудно передать в двух словах впечатление, — и она пожала плечами, сделала паузу. Павел посмотрел на нее, и весь вид его выражал поддержку. — Пожалуй, больше грустное впечатление. Вы, наверно, знаете, что он с детства не знал, что такое родительское внимание, семейный уют и материальное благополучие. Отец был пьяница, а мать, у которой на руках пятеро, работала санитаркой в больнице. У Эдика… Вообще-то он Дмитрий, но Митька Жогин — это не так звучит, как Эдуард Жогин. У него, как говорит капитан Рослов, слишком рано развилась зависть, злость и амбиция, и он утверждал свое право среди сверстников дерзостью, жесткими кулакам и, силу которых испытал и ваш сын.
— Вы его поняли верно…
— Не очень, пожалуй: он был совсем другим и внешне и внутренне. Он извинился и заверил, что это был последний «концерт». — Вера Николаевна улыбнулась.
— Это для него не проблема, раз плюнуть.
— Но капитан Рослов уверяет, что его легче выправить: он деятельный, неглупый и восприимчивый к добру парень.
— Что ж, дай им бог — они же милиция, и им все карты в руки, — произнес Сунаев с плохо скрытой обидой.
— Вы знаете, Михаил Андреевич, им действительно все карты в руки. Капитан Рослов, о котором я все время говорю и которого хорошо знаю, окончил историко-филологический факультет и ушел в милицию. Прекрасное знание социальной психологии помогает ему успешно работать вот с такими парнями… — Вера заметила, что Сунаев нахмурил брови и, видимо, был недоволен ее словами.
Это и в самом деле было так: слова ее больно задели его самолюбие, и он сожалел, что пришел сюда. Разговора, на какой он рассчитывал, идя к Вересовым, не получилось, но встать и уйти он не мог.
Ему нужно было какое-то действие, какая-то хотя бы мимолетная инициатива, которая позволила бы вернуть свойственную ему самоуверенность и привычное самообладание.
Он вынул папиросу и тщательно, не торопясь, разминал ее. Закурив, выпрямился и легонько постучал по столу кончиками пальцев.
— Постараемся обойтись без милиции, — сказал и невесело улыбнулся. — Пока я не выправлю сына и не поставлю на правильный путь его, то не смогу сказать, что я хорошо прожил жизнь, — он поочередно посмотрел на обоих Вересовых. — И не одного его, а и этого самого Митю-Эдика.
Эта спасительная мысль пришла ему на ум, видимо, только сейчас, и он очень обрадовался ей, понял, что слова его произвели на них впечатление, они слушали его. И чтобы не выпустить инициативу из рук, произнес категорически, как о чем-то давно решенном:
— Я должен расстаться с этой работой, чтобы было больше времени для сына и его приятеля.
Вера Николаевна встала и предложила выпить по стакану чая. Сунаев тоже поднялся и, взглянув на часы, покачал головой, сказав, что ему надо идти.
Павел, провожавший его, возвратился быстро и, опустившись в кресло, смотрел на жену, ожидая ее оценки.
— Ты думаешь он уйдет? — спросила она.
— Не знаю. Вообще-то он умеет держать слово. Что-то мне жалко его. Личность сильная, а вот надо же — такая беда.
Вера стояла в дверях кухни, держа в руках полотенце, и не сразу ответила мужу.
— В чем-то он, может быть, и сильный, но в данном случае он оказался слабее сына. Беда для них не с неба свалилась, Павел.
— Что же он и будет дядькой при этом лоботрясе? — не унимался он.
— Но этот лоботряс — его сын. Кто же его будет ставить на путь истинный? Марлен? Никто, кроме их самих! Рослов говорит, что рабочий за брак расплачивается собственным карманом, а за нравственный брак в воспитании пусть сполна расплачиваются родители.
Они молчали. За окном, во дворе, слышались веселые крики и возня ребятишек. Вера повернулась к окну и, улыбаясь, долго задумчиво смотрела на двор, наблюдая за игрой ребят.
КАРМЕЛИКСКАЯ ИСТОРИЯ
Повесть
1
История, о которой пойдет рассказ, произошла давно, и в памяти она сохранилась не только у меня, но и у жителей Романихи, что в степном Поволжье, хотя там, как мне известно, рассказывают о ней совсем по-другому. Но я лучше знаю, как все это было на самом деле.
Работал я тогда первый год учителем начальной школы и жил на квартире у пожилой одинокой колхозницы, очень доброй женщины, тети Маши.
Деревянный домик ее, крытый жестью, что было редкостью в ту пору, стоял на пологом пригорке, самым крайним на приречной улице. Три окна
