Гаврилович стал разливать водку в рюмки, Алексей Михайлович начал шумно отказываться, прикладывал к груди руки и ссылался, что у него заседание и что-то другое. Но я-то знал, что это так, для вида.

Цыгане вначале смутились, воцарилась минутная тишина, которую нарушил сам же Алексей Михайлович:

— Ну, ладно уж, раз так получилось, то давайте по одной, со знакомством. Как, Григорий Иванович? — обратился он ко мне, будто от меня только и зависело: выпить ему или нет.

Мы выпили. Цыгане отрывали от лепешек кусочки, макали их в масло и ели. Я тоже попробовал. Пресная лепешка была теплой, хорошо впитывала масло и обжигала во рту.

— А вкусно, Григорий Иванович, а? — приговаривал Алексей Михайлович и без стеснения уплетал все, что стояло на столе.

Пожилой цыган, сидевший рядом с Василием Гавриловичем, все время заискивающе улыбался, глядя на нас. Лицо у него было неприятное: скошенный узкий лоб, крючковатый нос и хитрые бегающие глазки.

Но я заметил, что Василий Гаврилович относился к этому человеку с подчеркнутым вниманием, а может быть и почтением.

После выпитой водки наступило оживление. Алексей Михайлович все хвалил закуску, признался, что он впервые в гостях у цыган. Это нравилось им, и они улыбались, поддакивали ему и хвалили его, говорили, что рады видеть у себя такого большого начальника.

В шатер молча вошла знакомая уже мне девушка, уселась в углу за спиной Василия Гавриловича. Облокотившись на сундук, она время от времени поворачивала голову и смотрела на нас как-то исподлобья, но не сердито, а с любопытством. Она была освещена заходящими лучами солнца, проникавшими через низ приподнятого брезента, и я не мог оторвать взгляда от ее необыкновенно красивого лица. У нее были живые, чистые и внимательные, чуть продолговатые, но не узкие глаза. Черные пушистые брови, сросшиеся на переносице, и длинные ресницы как-то еще больше оттеняли нежную смуглость кожи, а тонкий нос с еле заметной горбинкой, полные щеки и яркие, красиво очерченные губы придавали всему ее облику какую-то экзотическую очаровательность.

Мне неловко было подолгу смотреть на нее, и я часто отворачивался, смотрел на цыган и делал вид, что слушаю их, но на самом-то деле совершенно не понимал, о чем они говорят, и меня тянуло снова поглядеть на молодую девушку, и я, помимо своей воли, поворачивал голову в ее сторону.

Кирька — так раза два называл Василий Гаврилович молодого цыгана — заметил мое любопытство, на его губах появилась ехидная усмешка, и он даже подмигнул мне. Заметил это, наверно, и хозяин, который вроде между прочим сказал что-то коротко по-цыгански, и девушка сразу выскочила из шатра и больше не появлялась.

У шатра толпились люди, слышались их голоса, смех, взвизгивание девушек. Через низ брезента в шатер заскакивали ребятишки, но кто-нибудь из сидящих здесь махал на них рукой, и они с веселым криком выскакивали наружу.

— Ну что же, значит, договорились: завтра приедете к двенадцати часам в правление, и обо всем там решим, — проговорил Алексей Михайлович и стал подниматься, но хозяин положил ему на плечи руку, удерживая его за столом.

Взяв бутылку, он стал разливать остатки водки.

Председатель опять замахал руками, закрутил головой, снова попытался встать, но Василий Гаврилович не отнимал руки и умоляюще смотрел на него.

— Все… все, хватит, хорошенького понемногу, — отказывался Алексей Михайлович, но рюмку все же выпил.

Мы вышли и сразу вновь попали в окружение цыган. Возле хозяйской дочери увивался молодой низенький парень с такой же противной внешностью, как и у старого цыгана, что сидел с нами за столом. Это был его сын Юшка. Глядя на нас и явно желая обратить наше внимание на себя, он подошел незаметно к девушке сзади и попытался обнять ее за плечи, но та сердито оттолкнула его, отошла в сторону и спряталась за спины подруг, а парень, довольный своей выходкой, громко хохотал, обнажая большие редкие зубы.

Когда мы отъехали от табора, Алексей Михайлович, сдвинув на затылок фуражку, засмеялся.

— Вот, Григорий Иванович, как здорово у нас получилось: не ждали, не гадали, попили, поели и на божий мир поглядели. Ты смотри, как они, оказывается, живут-то. Вот это да… А я думал они кусками питаются, — и он громко захохотал. — Если рассказать в селе — не поверят. Правда?

Немного проехали молча. Он закурил и чему-то улыбался.

— А дочка-то у хозяина? Я еще не видел таких красивых. Ты все время на нее смотрел, глаз не спускал, — погрозил он мне и захохотал. Меня это задело за живое, и я стал оправдываться, но он похлопал дружески меня по плечу:

— Брось, чего ты оправдываешься. Я ведь тоже на нее нет-нет да погляжу. Не на эту же уродину глядеть, что мослом подавился. Вот с таким встретишься один на один — кондрашка хватит. Нет, дочка — писаная красавица, честное слово. Но они, цыганки, говорят, насчет этого… крепкие, а особенно с русскими. Не было, говорят, еще такого. Боятся: цыгане узнают — убьют… Того и другого укокошут.

Под хмельком Алексей Михайлович все говорил, пока мы не доехали до села.

2

На следующий день, часов в двенадцать, к правлению колхоза подъехали цыгане: три человека во главе с Василием Гавриловичем.

Пробыли они там часа полтора и вышли в сопровождении Алексея Михайловича веселые, оживленные и, по всему видно, довольные результатом переговора: они весело говорили, смеялись, крепко жали руку председателю.

Цыгане нанялись скосить и застоговать все сено в Родниках и заключили по этому поводу трудовое соглашение с колхозом.

Когда колхозники узнали об этом, то почти все до единого отнеслись к этой сделке с недоверием: «Эти накосят, держи карман шире».

Во второй половине дня я поехал половить рыбу и покупаться вводном из омутов на старице. У меня был велосипед, чуть ли не единственный тогда в селе, и когда я ехал по улице, то за мной всегда мчалась с шумом и криком ватага деревенских ребятишек.

Ехал я по высокому степному берегу старицы; справа, в полкилометре от меня, на другой стороне поймы, виднелись шатры цыганского табора. Стояла знойная тишина, и я, обливаясь потом, спешил быстрее к воде.

Омуток был небольшой, почти округлой формы, опоясанный желтой каемкой твердого глинистого берега. Вода в нем была настолько чистой и спокойной, что в ней отражались высокое голубое небо, пролетающие птицы и медленно плывущие облака.

Рыба не ловилась, и я то и дело прыгал в холодную воду и потом подолгу лежал на теплой траве.

Когда тень от кустов наполовину закрыла зеркальце воды, я спрятал в