Мне не хотелось ехать по старой дороге, чтобы не взбираться в гору и, перенеся велосипед по двум жердочкам через узкое русло безымянного ручья, поехал через Родники мимо табора.

Спускаясь в маленький овражек, я притормозил велосипед и в этот миг услышал сзади, как кто-то окликнул меня:

— Эй!

Я остановился, спрыгнул с велосипеда и увидел слева от себя молодую девушку-цыганку, дочь хозяина табора.

Она была одна и стояла у кустов, спрятав руки за спину.

Я поздоровался с ней, но она не ответила и смотрела на меня настороженно, чуть-чуть склонив голову набок.

— Ты что здесь делаешь? — спросил я ее, но она промолчала, словно не поняла моего вопроса, а только еле заметно и неопределенно качнула головой.

— Ты, может быть, не понимаешь по-русски? — спросил я ее. Но она по-прежнему молча смотрела на меня, закусив нижнюю губу, а потом вдруг слегка улыбнулась. Заметив, видимо, что я собираюсь уходить, она тихо спросила:

— А ты куда ездил?

Вопрос ее прозвучал настолько естественно и просто, будто мы с ней век знакомы, и я тут же стал рассказывать, куда и зачем ездил, показал рукой в ту сторону, где скрыто в зарослях озерцо.

— А езжу я всегда вон там, по тому высокому берегу старицы. Видишь?

Она посмотрела в ту сторону, куда я показывал, и кивнула головой.

— Как тебя зовут? — спросил я ее.

— Меня? — переспросила она.

— Конечно же, тебя. Ты меня разве не узнала? Я вчера был у вас с председателем.

Она не ответила и, склонив голову, смотрела вниз, будто разглядывала свои босые ноги. Пальцами левой руки перебирала на груди бусы, а правую держала за спиной. Я уже хотел сказать, что я просто так спросил, но она в это время тихо произнесла:

— Катя.

— Катя? Это тебя зовут Катя? — и я от удивления, что у нее такое распространенное русское имя, засмеялся. Смех мой, видимо, обидел ее, и она посмотрела на меня уже сердито, исподлобья.

— Ты не обижайся на мой смех. Я думал, у тебя цыганское имя, а у тебя такое хорошее русское имя.

На вид ей можно было дать лет шестнадцать-семнадцать, была она рослая, сильная, стройная. Из-под синей косынки, низко опущенной на лоб, смотрели на меня живые, блестящие глаза. В волосах над левым ухом виднелись три василька. Правую руку она так и держала за спиной, что-то пряча.

Я спросил, что она тут делает, но Катя помотала головой, как это делают дети, когда не хотят в чем-то признаться.

Снова наступила неловкая пауза. Я не знал, о чем с ней говорить, и чтобы не показаться навязчивым, стал потихоньку поворачивать велосипед на дорогу, и в этот момент заметил, как она, не спуская с меня пристального взгляда, стала медленно и нерешительно отводить правую руку из-за спины. Я уже не сомневался, что у нее там действительно что-то есть.

— Что у тебя там, Катя? Ты чего-то хочешь показать?

Но она быстро спрятала обе руки за спину и попятилась. Я мог предполагать, что угодно, но только не то, что увидел, когда она отвела наконец руку и показала мне книжку. Собственно, это была даже и не книжка, а вырванные из книги и уже порядком потрепанные листы пушкинской поэмы «Цыганы».

— О-о, вон что у тебя. Ты читала ее? Да? — спросил я.

Лицо у Кати сразу стало грустным, печальным, и она невольно, уже одним своим видом выдала себя, а потом призналась, что книжку ей дал Колька, брат, что он читал ее когда-то в таборе, но это было уже давно. Сама она тоже умеет читать.

Взяв у нее эти грязные листы, я начал декламировать, не глядя в них:

Цыганы шумною толпой

По Бессарабии кочуют…

Катя слушала молча. Возможно, то, что я эти стихи читаю на память, больше всего подействовало на нее, и она от волнения медленно опустилась на траву.

Я продолжал читать, иногда заглядывая в листки, которые держал в руках. И вот в тот момент, когда я, сам увлекшись чтением, уже забыл, где я нахожусь, Катя вдруг вскочила на ноги и чутко к чему-то стала прислушиваться. Я перестал читать, заметив, что она была охвачена какой-то настоящей тревогой. Я не успел спросить ее об этом, как она, не раздумывая и не обращая на меня никакого внимания, кинулась в кусты, и я только увидел, как ее цветистая фигурка стремительно и бесшумно нырнула под откос неглубокого заросшего оврага.

Почти тут же со стороны табора послышались мужские голоса и конский топот. Я вывел на дорогу велосипед и медленно вел его рядом. Топот и голоса приближались мне навстречу, и вскоре из-за кустов выехали два верховых цыгана.

Впереди ехал Юшка, что приставал к Кате в таборе. Он был в красной рубахе с расстегнутым воротом, без пояса и босиком, а сзади — нагловатый Кирька. Они узнали меня, остановили разгоряченных лошадей, поздоровались за руку, как со старым знакомым, но с лошадей не слезли. Попросили закурить, и я угостил их папиросами. Постояв немного и ни о чем не спросив, они подхлестнули лошадей, помчались дальше по дороге и громко, по-своему, кого-то звали.

Я подумал, что они ищут Катю, так как мне послышалось, что они называли ее имя.

3

Через день я поехал по той же дороге на рыбалку, но на этот раз уже с тайной надеждой, что мне вновь удастся увидеть Катю. Я все время вспоминал ее, и мне казалось, что это была не случайная встреча, что Катя каким-то образом узнала, что я езжу здесь; может быть, видела в прошлый раз, как я проехал на велосипеде, и поэтому специально дожидалась меня на этой дороге.

Катя на этот раз мне не встретилась. Я проехал до самой реки и вновь возвратился к тому месту, где вчера ее встретил. Потом уехал на степной берег старицы, что против табора, и долго торчал там на высоком обрыве, надеясь, что Катя увидит меня. И на следующий день я ездил туда, и опять маячил на бугре, но все это было бесполезным и глупым занятием.

А через день я неожиданно увидел ее в селе. Утром шел к школе, и на мосту мне встретились взрослые цыганки, а за ними шла Катя. Мы поравнялись, я улыбнулся, сделал шаг в ее сторону, но она только посторонилась и ничем не