– Но мои бумаги, Корнелия! Они взяли план поместья и испортили его своими записями. – Тетя делает паузу. – Я бы хотела, чтобы он оставил мое прошлое в покое, учитывая, как неохотно он делится своим. Он всегда о многом умалчивал.

– Со мной он тоже не откровенничал, мадам. Возможно, это к лучшему. Если человек рассказывает все о себе другому, разве он в своем роде не исчезает?

– Вовсе нет. Я бы даже сказала, наоборот.

– Но человек, которого знали вы, растворился у вас на глазах. Я бы такого не хотела. Я предпочитаю фрагменты чужой жизни, которыми со мной хотят поделиться.

– И все же Тея рассказывает тебе все, – говорит тетя Нелла.

Корнелия недолго молчит.

– Удивлена, что вы так считаете.

– Почему? Так было всегда.

– Мадам, вы тоже не рассказываете Отто всего. Вы не говорите ему, почему не продаете Ассенделфт. Если там такая уж лачуга. Тем более что тут ваш дом.

– Это дом Отто, – тяжело произносит тетя, и голос ее звучит измученно. – Йохан оставил дом ему.

– Ой, да бросьте, – фыркает Корнелия. – Может, имя Отто и стоит в бумагах, но он с яростью говорил о вашем отъезде. Это и ваш дом. – Немного помедлив, служанка продолжает: – В тот вечер было сказано многое, чего не имелось в виду.

Тетя Нелла вздыхает.

– И все же сомневаюсь, что Отто простит меня за все, что я наговорила.

– Простит, конечно. И вы должны его простить.

– Он так плохо обо мне думает. Он думает, я могла бы уехать отсюда после рождения Теи. Он вываливает на меня это все, а потом рассчитывает завладеть полями моего отца.

– Мадам, – мягко поправляет Корнелия, – это ваши поля.

– Да. Единственное, что мне принадлежит, – отвечает тетя Теи. – В таких делах важно, чье имя стоит на бумаге.

Прошло много времени с тех пор, как Тея в последний раз слушала подобные разговоры. Она понимает, насколько успокаивает ее этот дружеский обмен репликами, какими бы резкими они ни были. Их глубокая привязанность никогда не исчезнет.

– Я искренне считаю, – продолжает тетя Теи, – что Якоб для нее хорошая партия.

– Но Тея хочет настоящей любви, – говорит Корнелия, и сердце Теи наполняется глубокой благодарностью.

– Что это вообще значит? И где она собирается ее искать? – вздыхает тетя Нелла. – Единственное, где можно найти такую любовь, – на сцене Схаубурга. Эта навязчивая идея Отто и Теи, что я пытаюсь от нее избавиться. Все не так.

– Я понимаю, но…

– И то, как она со мной разговаривает. Как будто мне есть чему поучиться у девушки, которая всю свою жизнь провела под одной крышей, ни в чем не нуждаясь.

– Возможно, так и есть, – замечает служанка.

– Она не жила, Корнелия. Не знала испытаний, не впутывалась в жизнь других людей. У нее нет шрамов.

– Откуда вы знаете?

– Она ничего не знает о несбывшихся мечтах.

– Вы хотите, чтобы у нее появились шрамы и несбывшиеся мечты?

– Нет, конечно нет, но…

– Потому что я уверена, со временем этого нельзя будет избежать.

– И я как раз пытаюсь это предотвратить. А она настаивает, что будет рассказывать мне, как устроена жизнь. В чем ее смысл и цель… Как я должна взять все в свои руки… В этом она похожа на своего отца. И на мать. Что она знает о моих руках? Она вообще их видела? Тея похожа на кувшин без пробки.

Корнелия смеется.

– Не знаю, почему ты находишь это смешным. Я всегда с уважением относилась к старшим.

Корнелия смеется громче.

– Правда? Вы с Марин вели себя как пара ангелочков друг с другом?

Нелла вздыхает и замолкает. В комнате слышны только звуки движений, когда женщины замешивают тесто и раскладывают его по формочкам.

– Корнелия, – снова заговаривает тетя Теи, и на сей раз в ее голосе слышится странная неуверенность, от которой становится не по себе. Тея сильнее наклоняется над лестницей. – Ты когда‐нибудь вспоминала о миниатюристке?

При последнем слове Тея замирает, ей кажется, что воздух вокруг нее густеет.

– Нет, – не сразу и настороженно отвечает Корнелия. – Это было так давно.

– Но иногда кажется, что это было вчера.

– Мадам, с чего вы…

– Ты никогда не думала, что она может быть где‐то рядом?

– Конечно нет!

– Что, если она наблюдает за нами?

– Мадам…

– Потому что на балу у Саррагон… и… нет, позволь, я все же скажу, хотя ты сочтешь меня сумасшедшей или решишь, что это все моя хандра, но у меня возникло странное ощущение. – Голос тети Неллы почти что звенит от восхищения. – У меня по спине пробежал холодок. Ощущение холодного прикосновения к шее, Корнелия, как тогда, когда за мной следили. Клянусь, я слышала, как она произнесла мое имя.

– Что?

– Клянусь, я ее видела.

Наверху, в темноте лестницы, с колотящимся сердцем, Тея прикладывает руку к затылку. Она сама вспоминает то ощущение холодка, когда она шла по каналу к Схаубургу, затылок покалывало. Возможно, Вальтер был прав, за ней кто‐то наблюдает. Но кто эта женщина, о которой тетя говорит с таким восхищением, почти с любовью?

– Ее здесь нет, мадам, – говорит Корнелия. – Ее не было на балу, не было на каналах. Ее здесь нет.

Поколебавшись, Корнелия добавляет:

– А может, ее никогда и не было.

– Была, – утверждает тетя. – Потому что кого ты, Корнелия, искала, когда Тея пошла покупать лещей?

Тея слышит, как Корнелия едва слышно втягивает в себя воздух. Девушка снова вспоминает ужас няни, когда ей принесли посылку и записку, ее страстное желание узнать, от кого они и что в них.

В этом доме кое-что произошло, Тея. До твоего рождения.

Девушка думает о миниатюрах, припрятанных в спальне, о Вальтере и золотом домике. И о тех, что лежат на чердаке, – ее родители, застывшие в своем крошечном совершенстве.

– Я же говорила, – отзывается Корнелия, – я ждала Тею.

– Но почему ты так уверена, что миниатюристка не вернулась? Мы едва могли справиться с ней, когда она впервые появилась в нашей жизни.

Корнелия с грохотом бросает нож.

– Я проклинаю тот день, когда сеньор купил вам тот шкафчик. Сожалею о нем всем сердцем. Мадам Марин была права насчет этих жутких куколок, с их намеками и угрозами. Мы должны держаться от них подальше.

– Я чувствую ее, Корнелия. Думаю, она здесь.

– Чушь. Простите меня, мадам, но это полная чепуха. Оставьте все это в покое. Мне казалось, вы хотите забыть свое прошлое?

Корнелия берет нож и с новой силой принимается нарезать овощи.

– Может, она узнала, что я сделала