Шрифт:
Закладка:
Тетя Нелла не выходит из своей комнаты. Тея не видела ее уже больше двух недель, что, по-своему, дарит ей облегчение. Еще большее облегчение – не видеть Якоба, но она не видит и своего отца. Все стараются не попадаться друг другу на глаза. В таком огромном доме это несложно. Можно прислушиваться к хлопанью закрывающихся дверей, к скрипу половиц, к чьим‐то шагам и выбирать путь соответственно. Но при этом никак нельзя понять, что делают остальные на самом деле. Только Корнелия продолжает вести себя как обычно: готовит еду, которая, кажется, никому не нужна, полирует столовые приборы, моет посуду, печет хлеб, режет его и, густо намазав ломти маслом, оставляет их на тарелке перед дверью тети Неллы. Тета Нелла любит хлеб с маслом, хотя это детская еда. Корнелия кормит тетю Неллу лакомствами из детства.
«Ну и пусть так, – думает Тея. – Пусть тетя ест сухие корки, после всего что тут наговорила».
Но внутри у Теи все разрывается из-за того, что это должно закончиться вот так, что все и без того уже, кажется, разваливается на куски. В эти дни единственной отрадой существования для Теи становятся визиты к Вальтеру, и она пользуется гнетущей атмосферой на Херенграхт и тем, что за ней теперь меньше следят, чтобы проводить с ним время в театре.
На протяжении всего судьбоносного ужина у Якоба Тея думала о третьей мизерикордии в Старой церкви. Она была в восторге от того, что сделала для себя и Вальтера. Она пыталась сосредоточиться на разговоре за дымящимся чаем Якоба, думать о его просторном столе и звонком клавесине, но все, что приходило ей в голову, – поступок, совершенный ради любви. Деньги, которые она оставила, наверняка уже забрали, потому что она сунула их туда задолго до воскресенья. Все это волновало ее и одновременно с этим вызывало тошноту. Она видела, как сильно разозлилась на нее тетя в доме Якоба, еще до того, как разразилась буря в их собственной прихожей. Но теперь они с Вальтером в безопасности. Наверняка в безопасности.
– Ты обещаешь, что мы поженимся, как только закончится контракт? – спрашивает девушка Вальтера однажды в мастерской, наблюдая, как он разрисовывает римскую арку.
– Тея, – отвечает он, – конечно. Мы же обо всем договорились.
Тея тут же жалеет, что задала вопрос, но ей так хотелось рассказать ему, что произошло у них дома: про ту ужасную ссору, из-за которой теперь никто ни с кем не общается, об угрозе, которую представляет собой Якоб, о борьбе за деньги и загородном имении тети. Жизнь не должна быть такой. Тея вспоминает все пьесы, которые она видела, героини там справляются с трудностями сами или с помощью своих тайных возлюбленных. Почему она чувствует себя так скованно? И при этом хочет казаться легкой, воздушной, непринужденной. Тея мечтает, чтобы история ее семьи исчезла, чтобы для Вальтера она существовала только в этой комнате, всегда приятная и желанная. Он должен закончить работу по контракту, вот все, что она знает. И этот факт не обойти. Ей нужно набраться терпения, и ведь ждать осталось недолго? Всего лишь месяц или около того. Она умеет ждать.
И все же они должны заключить брак до того, как станет слишком поздно, до того, как Якоб ван Лоос и его намеки на женитьбу не станут слишком явными, чтобы закрывать на них глаза.
Тея наблюдает за Вальтером, он стоит к ней спиной и рисует арку, и древний Рим оживает. Один вид сосредоточенного Вальтера так манит, что она ощущает возбуждение внизу живота и желает, чтобы он переключил свое внимание на нее. Но одновременно с этим ей нравится наблюдать за происходящим. Нарастающее желание пересиливает беспокойство по поводу всего остального. Тея ощущает постоянную потребность в его красоте, его ласках и совершенно не хочет испортить украденные моменты, проведенные с ним, разговорами о нежеланном браке, о миниатюре или о записке от вымогателя.
Тея ловит себя на том, что смотрит на палитру художника, отмечая, как много в ней красок. Тот, кто прислал ту куклу, ошибался. Вальтер не из тех, кто рисует мир только в красных тонах.
– У меня для тебя сюрприз, – говорит Вальтер, откладывая палитру и вытирая руки.
Он ненадолго исчезает за римской аркой и появляется снова, держа в руках доску.
– Готова? – медленно и церемонно Вальтер поворачивает доску, и Тея понимает, что смотрит на свое собственное лицо, написанное маслом. – Все было именно так, как я и ожидал. Все равно что пытаться нарисовать солнце.
На мгновение Тея теряет дар речи. Она действительно выглядит красивой. Она действительно сияет. Она превратилась в настоящее произведение искусства. Но что‐то заставляет Тею колебаться. Дело в том, что смотрящая на нее с портрета женщина не похожа на нее – не так, как миниатюра Вальтера передает его черты. В картине не хватает духа, и Тее больно видеть его отсутствие, потому что Вальтер с такой гордостью улыбается и думает, что сделал ее счастливой. Считает, что запечатлел свою любовь. Тея потрясена осознанием того, что Вальтер может нарисовать римскую арку, кокосовое дерево или клубничный куст, но ему не удалось запечатлеть ее. Это очень неприятное открытие, но девушка берет себя в руки и улыбается.
– О, Вальтер! – восклицает она. – Спасибо, милый. Меня никто никогда раньше не рисовал.
– Я рад, что успел написать тебя первым, – говорит Вальтер.
Тея подходит к нему, любуясь мазками кисти, восхищаясь им самим, целуя его в перерывах между похвалами – как хорошо, с какой любовью он ее изобразил! Вальтер с радостью принимает ее поцелуи.
Возвращаясь домой, Тея думает, что Вальтер старался. Он хотел подарить ей бессмертие. И только это имеет значение.
Дома она с удивлением слышит голос тети, разговаривающей внизу на кухне с Корнелией. Впервые за две недели Тея слышит, как тетя говорит. Девушка крадется к верхней ступеньке кухонной лестницы: судя по звукам, тетя и Корнелия что‐то готовят – ложка звенит о тарелку, нож со скрипом режет бесконечные ломтики моркови.
– Даже один ананас? – спрашивает Корнелия.
– Не разрешу ни единого, – отвечает тетя Нелла. На какое‐то время она замолкает и слышен только стук ножей по дереву. – Он был со мной нечестен.
– Он собирался рассказать вам
