широка, каток просторный, ограничен гранитными набережными. Хозяин считал, что в таком месте не следует строить домики для переодевания, публика в основном простая. Ограничился скамейками для отдыха и надевания коньков, а также канатами, которые были натянуты между деревянными рогатками. За вход бралось тридцать копеек со взрослых и двадцать с учащейся молодёжи. В этот час народа было немного, несколько фигур резало лёд.

Мистер Джером спросил, где сойти на лёд, не прыгать же с моста. И тут Тухля выдал речь о том, что кататься на этом катке опасно: лёд тонкий, течение реки быстро, каждый год проваливается с десяток-другой катальщиков. Наглая ложь, как известно, настолько заразительна, что Жаринцова не нашлась что возразить. Только головой покачала с укоризной.

Пока английский юморист не понял, какую шутку ему устроили, Тухля потребовал отправиться дальше вниз по Фонтанке. Следующей остановкой стал каток между Симеоновским и Аничковским мостами, который содержал некий Шитов. Сойдя с пролётки, Тухля выдал тираду о том, что на катке только с виду хорошо: фонари через речку навешали, флаги понатыкали, а лёд ужасный, того и глядишь, провалишься, переодеться негде, толчея ужасная, куда только смотрит городская дума. Все это было доложено на прекрасном английском, сдобренном русскими эмоциями.

Извозчик ни бельмеса не понял из журчания речи господина-калача, как он про себя обозвал Тухлю, однако подивился: и чего так заливаться соловьём перед иностранцем? Нет чтоб доставить настоящее удовольствие: сводить в баню и напоить водкой до бесчувствия. Ох, чудят бары.

Тухля знал, ради чего берёт грех на душу. Его мечта будет довольна, как ловко и виртуозно он испортил мнение о конкурирующих катках столицы. Мистер Джером выслушал, сказав: «Кто бы мог подумать», но не предпринял попытки опробовать подаренные коньки. Жаринцова от стыда готова была прыгнуть в Фонтанку. Но так и не собралась.

Вдохновлённый Тухля приказал извозчику к Соляному городку, напротив Летнего сада. Этот каток тоже держался на льду щедрой Фонтанки, но принадлежал Обществу физического развития детей. Здесь был установлен небольшой домик, где няни могли переодевать ребёнка, нацепив на ботиночки коньки. Днём за порядком следило трое строгих смотрителей и дама воспитательного вида. На всякий случай дежурил доктор с запасом йода, зелёнки, бинтов и мази от ушибов. Родители отправляли ребёнка покататься со спокойной душой. Картина на катке были умилительная: маленькие конькобежцы учились кататься или делали первые робкие круги. Над катком парил детский смех и радостные голоса. Трогательная картина, что скрывать… Любое сердце тронет.

Сердце Тухли осталось каменным. В семейной жизни он не добрался до детей. Сойдя с пролётки и не найдя, к чему придраться, Тухля трагически вскинул руку и заявил:

– Ужасно!

Этого показалось мало, и он добавил самый веский аргумент:

– Ужасно, ужасно. Не правда ли?

Мистер Джером обменялся взглядом с Жаринцовой, которая не знала, куда глаза девать. Если бы не заболевшее горло, такому позору она бы не позволила случиться. Конечно, господин Куртиц платит и ожидает пользы для своего катка, но надо же меру знать.

– В самом деле? – спросил мистер Джером. – По-моему, милый каток. Я бы не прочь тут покататься. Когда здесь катаются взрослые? Вечером?

– Не рекомендую, – отрезал Тухля. – Льдина может оторваться, унесёт в Неву. Были печальные случаи. Hodie Caesar, cras nihil! [45]

Тут даже Монморанси поняла, что господин заврался окончательно, тявкнула строго. Что именно она высказала, нам неизвестно. Мы человечий английский понимаем с грехом пополам, куда уж собачий.

– Вот, мистер Джером, вы наглядно убедились, что лучше катка Юсупова сада в Петербурге да и во всей Европе нет, – заявил Тухля. Маркетинг, который пока ещё не придумали, был явно не его конёк.

– А потому, – продолжил он, – предлагаю вернуться на каток Общества любителей бега на коньках, где вот-вот состоится открытие состязаний… Извозчик, в Юсупов!

«Ванька» тронул поводья, но тут мистер Джером выразил решительный протест. Монморанси его поддержала. С вежливой твёрдостью джентльмена он заявил: Петербург – столица льда и снега, но катков на сегодня достаточно. Хочет осмотреть культурные достопримечательности: Русский музей императора Александра III, Эрмитаж при Зимнем дворце. Ну и в оперу, конечно.

Катастрофу Тухля пытался остановить. Отговаривал, убеждал, умолял и тому подобное. И может, убедил бы. Но ему был нанесён предательский удар: Жаринцова заявила, что желание гостя надо уважить. Музей – так музей. Юсупов сад всегда хорош. А состязания начнутся завтра. Торжественным открытием можно пожертвовать.

Собачье сердце Монморанси отлегло: не поест, так согреется. Хотя чего интересного в музее? Краской воняет да холстиной. Вот трактир – другое дело!

– Извозчик! – гаркнула басом хрупкая дама, отчего возница маленько вздрогнул. – В Русский музей!

Тухля потерпел сокрушительное поражение. Как истинному римлянину, ему следовало броситься на меч. В Петербурге подходящего меча не найдёшь. Придётся влачить жалкую жизнь дальше…

Что он скажет своей прекрасной мечте?

42

Позволить себе роскошь пребывать в мечтаниях господин Шереметьевский не мог. Он навёл справки. Не те, что можно найти о каждом жителе столицы в справочниках, а те, что говорят шёпотом, под большим секретом и только проверенным людям. Недаром Леонид Алексеевич обзавёлся многочисленными знакомствами. И вот пригодилось. Сведения были получены. Хоть многие из них ограничивались намёками и полунамёками, но в общем и целом Шереметьевский прекрасно понял, почему владелец магазинов спортивных товаров имеет высокие покровительства. Знание было опасным. Говорить о нём вслух немыслимо. Он пожалел, что стал вести расспросы. Лучше совсем не знать. А так чего доброго кто-то проболтается, что начальник сыска проявил ненужный интерес.

Поразмыслив, Леонид Алексеевич нашёл несомненную пользу: если Ванзаров докопается до истинных причин убийства сына Куртица, то попадёт в капкан. Из которого не сможет выбраться. А то и поплатится головой. Наверняка поплатится. Кто узнал нечто подобное, долго не проживёт.

Шереметьевский был уверен, что в этот раз знает карты своего соперника, видит их, а Ванзаров об этом не догадывается. Редкий случай, когда начальник сыска раскрыл дело раньше своего подчинённого. Всего лишь угостив обедами нужных людей. Зная причину убийства, Леонид Алексеевич понял, что теперь может наслаждаться спектаклем, финал которого ему известен. Зрелище потрясающее, с трагическим финалом. Как жаль, что герой погибнет, но что поделать. Сам виноват. Вот до чего доводит зазнайство и непослушание.

Шереметьевский готов был принести в жертву своего лучшего чиновника. В таком деле мелочиться не приходится. Самому бы целым остаться. Значит, так тому и быть.

Доклад Ванзарова он слушал как первый акт начинающейся трагедии. На лице его невольно вспыхивала улыбка: приятно быть умнее умника.

– Не слишком много, господин Ванзаров, – сказал он, когда доклад закончился. – Не узнаю вас. Приложите усилия. Копайте глубже, не стесняйтесь, найдите того,