– Сегодня утром появилось новое обстоятельство, – сказал Ванзаров. Будто туза из рукава вытащил.

Шереметьевский насторожился:

– Это ещё что?

– В сугробе Юсупова сада найдена прислуга господина Куртица, некая Серафима Маслова. Судя по всему, она погибла в ночь с пятницы на субботу.

– То есть до убийства Ивана Фёдоровича?

– Именно так.

– Что это значит? – спросил Леонид Алексеевич, зная ответ: вот оно, начинается.

– Убийство Ивана Куртица тщательно готовилось. Смерть прислуги с этим связана.

– Вот как, – глубокомысленно изрёк начальник сыска, изображая работу мысли. – Что ж, одно к одному. Беритесь, дорогой мой, беритесь основательно. Все усилия только на раскрытие этого преступления. Не ограничиваю вас в днях, сколько потребуется. Главное результат, главное найти не только убийцу, но причину, почему уважаемый Фёдор Павлович потерял своего драгоценного сына. Что ж, более не задерживаю.

Ванзаров отдал официальный поклон и вышел из кабинета.

Чиновники сыска были так заняты делами, что не обратили на него внимания. В приёмной части сыска он не задержался.

Доброта начальства не сулила ничего, кроме неприятностей. Психологика подсказывала: поведение статского советника Шереметьевского говорит о том, что он знает нечто важное о деле. Знает и молчит нарочно. Чтобы чиновник Ванзаров принял на себя все возможные последствия. А Леонид Алексеевич со стороны будет наблюдать, чем кончится. Прекрасная позиция, беспроигрышная. О такой можно только мечтать.

43

О светлом будущем человечества Гаврила Баранов не просто мечтал. Он был марксистом. То есть считал, что фабриканты, аристократы, коммерсанты и прочие богачи должны раздать свои богатства народу добровольно. А если не отдадут – отнять силой. И поделить. О своих политических взглядах он, конечно, помалкивал, а ненависть к богатым изливал в иронических репортажах, которые подписывал псевдонимом Громовержец. Издатель газеты, человек небедный, в душе тоже был марксистом. Но делиться своим состоянием не собирался. Зато одобрял фигу, которую подпускал Гаврила в своих статейках. А потому нарочно отправлял репортёра на светские, великосветские и просто торжественные мероприятия в столице. Чтобы Гаврила прыснул ядом, сделал намёк, подмигнул – в общем, написал репортаж в циничной манере. Читатель такие любит.

В этот раз Громовержец был отправлен на открытие состязаний по фигурному катанию. С утра Гаврила копил ненависть, как старая кобра яд. Он отлично знал, какое общество собирается в Юсуповом саду: бездельники, которые не думают о народе, а только целыми днями бегают по льду. В то время когда пролетариат стонет под пятой капитала. Ну и так далее…

Собираясь на каток, Гаврила дал себе слово написать такой репортаж, в котором покажет всю гнилую сущность богатеньких фигуристов.

Он явился в Юсупов сад за пятнадцать минут до начала. Огляделся и понял, что статейка выйдет отменной. Будущие жертвы репортёрского пера не догадывались, что стали куропатками перед охотой. Гаврила иронически ухмыльнулся. Всё, что он видел, вызывало жгучую ненависть.

Во-первых, публика. На берегу собралась толпа избранных счастливчиков жизни: дамы в мехах, господа в цилиндрах, кое-где виднелись котелки. Надо льдом натянуты гирлянды флажков с крылатым коньком. Гаврила уже придумал, как пошутить про ботинок в перьях. Но это только начало. Уж он пройдётся по вазам с роскошными букетами искусственных цветов и прочей буржуазной пошлости: сцена в красном шёлковом декоре, толстый шёлковый шнур в качестве символического ограждения, оркестр пожарной команды и, конечно, фигуристы. Спортсмены вызвали у Гаврилы искреннее презрение.

Невдалеке от сцены расположилась стайка дюжины или более мужчин, одетых в тёмные трико, короткие жакеты с меховой опушкой и круглые меховые шапочки. Гавриле они напомнили пажей из балета или танцовщиц. На его вкус зрелище не просто мерзкое, а вызывающее. Вот что значит не думать о страданиях народа. Нелюбовь Гаврилы к фигурному катанию обрела окончательную форму. Теперь он улыбнулся саркастически: ну погодите, будет вам и фигурное, будет вам и катание. Мало не покажется…

Между тем на сцене показался высокий господин в распахнутом пальто с обнажённой головой. Взмах его руки прервал разговоры публики. На катке воцарилась тишина.

– Дамы и господа!

Гаврила невольно отметил: какой силы голос у богатого бездельника, как у протодьякона, даже рупора не нужно.

– Дамы и господа! От имени Общества любителей бега на коньках приветствую вас на льду Юсупова катка. Благодарю, что оказали нам честь. Позвольте начать официальную церемонию открытия состязаний по фигурному катанию на льду на звание чемпиона России. – Он кивком дал команду дирижёру.

Оркестр заиграл государственный гимн. Дамы торжественно приподняли головки и запели слова, господа сняли цилиндры и подхватили. Пели довольно стройно, но духовой оркестр заглушал слова. Гаврила кепочку стянул, но подпевать и не думал. Напротив, цинически стиснул губы. Это не его гимн: это гимн угнетения, рабства и страдания народа. Вот если бы грянули «Марсельезу»…

Отзвучало два куплета. Господин на эстраде отдал короткий поклон, господа из публики принялись натягивать цилиндры.

– Состязания 1899 года открыты! – провозгласил он.

Публика ответила бурными аплодисментами. После чего господин конферансье, как Гаврила решил элегантно назвать его, вставив шпильку, произнёс короткую речь. Говорил он исключительно чепуху. О том, как Общество заботится о воспитании молодых фигуристов, о том, как важно развивать фигурное катание, как российские спортсмены побеждают на международных состязаниях во славу России, как у них в Обществе выросли и добились славы великие конькобежцы Панин и Паншин. И тому подобную глупость. Ну какое фигурное катание, когда пролетариат и крестьянство в рабстве.

Мнение Гаврилы публика не разделила, наградив речь небольшой, но дружной овацией. Ведущий благодарно поклонился и объявил торжественный проезд участников состязаний. Окрест заиграл популярный вальс. Один за другим мужчины в трико плавно выезжали к сцене, делали небольшой круг перед публикой, срывая крики восторгов и аплодисменты, после чего, довольные собой, возвращались обратно. На вкус думающего человека, душой болеющего о народе, это выглядело дикой пошлостью. Гаврила еле удержался, чтобы не плюнуть. Такое отвращение вызвали фигуристы: как парад-алле в цирке. Вместо дрессированных животных – подневольные спортсмены. Он уже видел, в каких язвительных предложениях опишет это издевательство над разумом.

Последний из спортсменов совершил почётный круг и вернулся к своим соперникам. Они улыбались друг другу, пожимали руки и поздравляли с началом состязаний.

– В завершение торжественного открытия позвольте поддержать нашу традицию. Мадемуазель Жом, прошу вас! – Ведущий обернулся к павильону.

В широком дверном проёме показалась дама преклонных лет, что не помешало ей нацепить шапочку с перьями. Она вела за ручку девочку лет четырёх, за которую держалась точно такая же кроха. А за ней ещё три. Девочки были в одинаковых серых пальтишках, старых ботиночках, замотанные шерстяными платками. Выглядели напуганными. Дама подвела их к ведущему,