Шрифт:
Закладка:
Безотцовщина…
Дед охотником не был, но когда в лютую зиму в деревню пришел медведь-шатун, он бросился защищать… эту деревеньку и этих людей. И ни один охотник из избы не вышел, чтобы помочь ему! Медведь-то огромный был, испугались мужики. Дед победил, да только подрал его медведь, сильно подрал… до весны дедушка не дожил. Вот так и стала моя мама в десять лет безотцовщиной. С бабушкой они не жили – выживали. Без мужика в деревне не проживешь, а бабушка в другой раз замуж не пошла, не смогла она, не захотела. Вот так и вышло, что мама к семнадцати была не сосватана – приданого-то нет, а то, что милая да пригожая, это еще не повод венчальный венок предложить. И все же нашелся один парубок, из тех, что с охотничьими дружинами в лес на заготовку шкур уходил да по весне возвращался. И вроде сладилось у них, да только тут мой отче пожаловал. Он влюбился сразу, но и мама полюбила всем сердцем. И чего только не натерпелась от своей любви. Избу их с бабушкой поджигали, да не раз, в спину порой летели камни, а купец, что клялся жениться, со свадьбой вдруг затягивать начал. Купец, что с него взять? Когда первый порыв чувств прошел, он вспомнил о том, что брак с дочерью старосты – это выгодно. Купец был заезжий, у старосты можно было поставить перевалочный пункт да и возить товары в обход пограничников, без уплаты пошлины, а с мамы моей что было взять? Ничего. Да вот тут проблема образовалась – я уже под сердцем у матери жила.
То, что случилось дальше, узнать мне было очень тяжело, но я узнала. Одна из «подруженек» матушки прибежала на Святки, попросила погадать ей на жениха. Обычная забава – воск свечи вылить в блюдце с водой да по воску застывшему, по кляксе этой непонятной пытаться судьбу прочесть. И ничего колдовского в забаве такой нет, нет и ничего опасного, но только мама воск в чашу вылила, набежали деревенские да храмовники. Маму обвинили в колдовстве.
Меня спасло лишь то, что роды начались преждевременные. Так я осталась на руках у бабушки, а мама умерла в храмовой тюрьме. До вынесения приговора она не дожила, так что спалили на костре лишь ее окровавленное родами платье.
И во время этих событий мой отец находился в деревне.
Я была совсем маленькая, когда умерла бабушка. Помню только, что было мне тепло и хорошо, а потом вдруг стало холодно и голодно, и жить я начала в другом доме. Отец забрал. Плохо он ко мне не относился, прохладнее, чем к своим детям от мачехи, но не плохо. Плохо относилась мачеха, мои кровные брат с сестрой да селяне.
«Ведьма, дочь ведьмы»…
Я хорошо помню тот день, когда вышла из дома своего отца и стояла на дороге, глядя в небо. А деревенские, видать, поняли, что прокляну я их сейчас. И не ошиблись ведь.
«Сколько мать моя слез пролила, столько и вам не видать солнца ясного!»
Я сказала это громко, чтобы все слышали, и ответом мне был грохот небесный.
Когда я уезжала, в деревеньке Горичи шел дождь.
И спустя неделю – там все еще шел дождь.
И спустя месяц…
И спустя год!
Жалобы на меня до самого короля дошли, от него приказ к Славастене: «Угомони ученицу». Но прозвучало уже проклятие, как снять его, я не ведала, ведьмы подступились было, да только в результате вмешательства дождь лишь сильнее пошел.
Нет больше деревеньки Горичи, болото одно осталось.
Кто мог – уехал, кто не мог – ушел. Отец бросил свою жену, как только понял, что склады теперь держать в Горичах не получится, но и он кары не избежал – в родной стране его ждал неприятный сюрприз, брат его младший все имущество к рукам прибрал, и отец остался ни с чем. Знаю я это потому, что купец не постеснялся ко мне приехать и о помощи просить, мол, «прокляни брата моего беспутного, я же тебе не чужой, ты же дочь моя». Ну раз дочь, я и прокляла… отца, естественно. На неудачу.
А в Горичах все так же часто идет дождь, но каждое утро солнце светит на три могилки за селом, и цветут на них цветы круглый год в любую погоду.
«Весь, у нас вторжение», – сообщил вдруг леший.
«Ведьмак?» – мгновенно насторожилась я.
«Вроде он, – с сомнением ответил друг верный, – но не ведьмак теперь, а ромашак. Не взыщи, Веся, другого слова не подберу. Вторгся на самой опушке да сидит, ждет чегось».
Поговорить, значит, ведьмак хочет, да только я сейчас совершенно не в том настроении.
«Чащу позови, пусть ему лекцию прочтет еще раз. Она знает какую. А мне бы поспать, лешенька».
И я заснула, покойно и привольно, как может спать только лесная ведунья, без снов, без кошмаров, без воспоминаний.
* * *
Утром проснулась поздно и удивилась тому, что свет мне в глаза не бил и вообще полумрак повсюду. Села, огляделась, улыбнулась. Охранябушка за ночь раздобыл где-то ткань черную и занавесил все стены несуществующие так, чтобы свет не мешал мне.
Встала, потянулась, вышла из избы и заулыбалась уже всему – солнцу, утру, лесу, лешему, который держал бревно, коту Ученому, который давал советы, Мудрому ворону, который давал указания, и даже охранябушке, который бревно это пилил. А у костра русалки лысые обед готовят, из лесу медведь с кузовком грибов идет, и чаща моя зловреднючая лежит на солнышке, ногой в листочках покачивает, и морда у нее ну такая довольная, что ни словом сказать, ни песней передать.
Красота в общем!
– С добрым утром. Как ты? – спросил маг, выпрямляясь.
– Спасибо, хорошо, – ответила улыбаясь. – Лешенька, ты сильно занят?
Суровый мой сотоварищ посмотрел на чащу. Та поначалу сделала вид, что вообще ни разу намеков не понимает, но с лешим не забалуешь. Встала как миленькая, пошла бревно для охранябушки держать, но я ее взгляд на медведя перехватила, и вот клюкой поклясться могу – она сейчас Михантия припашет. Чаща у меня та еще поганка.
Посмотрела на русалок, те улыбались во все зубы, счастливые такие… лысые.
– Русалочки, милые, а где волосы-то? – не удержалась я от вопроса.
– Утра доброго, госпожа лесная ведунья, – ответили они разом.
Потом вдруг засмущались, глаза опустили, и только Фати, она самая смелая из них, сказала:
– Нам чаща-матушка все поведала, ну об том, почему ж вас все страшной уродиной кличут, уж не сочтите за оскорбление, госпожа. Да только волосы же сейчас не в моде, особливо у магов. Им чистенькие, без волосика-волосинки девушки нравятся.
Ну… чаща!
Глянула на чащу – та улепетывала, бревно теперь медведь держал, грибы мне кот нес, а охранябушка, видать, уже знал все, но лишь улыбку скрыть пытался, а говорить правду русалкам и не собирался никто.
Даже я.
– Мм-м… красиво, – проговорила невнятно.
– Маслом натерли головы, чтобы блестели! – гордо сообщила Этин.
Ну, чаща, ну ты у меня еще попляшешь!
Да только тут как раз леший подоспел, не то чтобы спешил, но подошел в самое время.
Я руку протянула, к его колючей щеке прикоснулась, и глаза закрывала уже, когда заметила – не пилил бревно больше мой охранябушка. Замер он, мрачно глядя на лешего. С чего бы это?
И глаза я закрыла, передавая другу верному все сведения о лесе, все, что во время сна заметила, все, что ему сделать надобно. Где подлесок прорядить, где муравьев угомонить, с каким волком побеседовать, а то повадился на оленят охотиться, мне Урог и раньше про него говорил, а вот сегодня сама увидела – волчара этот наглый, от стаи отбившись, караулил у водопоя не старых или болезных, а молодых оленят. Негоже это!
