Ника подошла поближе и посмотрела на нее с явным недоверием.

— Даша… а это что сейчас началось? Ты что, снова подсела на замгарин?

— При чем тут это?

— Подсела или нет?

Она ведь скрывала это от сестры до последнего… жалела Нику, знала, что для той новость станет серьезным ударом. По крайней мере, такой мотив был у Даши вначале. Но теперь, когда она думала об этом, собственные размышления казались ей на редкость нелепыми. Почему она вообще стыдилась этого? Почему испытывала вину?

Если называть вещи своими именами, осознать свою вину следовало бы Нике. Это она пыталась принимать решения за младшую сестру, из-за нее мир Даши стал серым и плоским. А теперь все вернулось на круги своя! У нее был Боря, был праздник… Она ничего не боялась и ни о чем не сожалела.

— Я не подсела на замгарин. Я принимаю его осознанно!

Ника выглядела так, будто Даша ее ударила. На секунду Даше стало жаль сестру — но только на секунду. Неправильно это: ставить чьи-то интересы выше своих.

— Давно? — одними губами произнесла Ника.

— Какая разница?

— Нет, давно не может быть… Волосы у тебя еще не вылезли, значит, не больше двух месяцев… Я даже, кажется, знаю, когда! Влюбилась она, конечно… Господи, какая же я дура!

— Только с последним и могу согласиться.

— Ты забыла, что с тобой случилось? Ты чуть не умерла!

— Меня сестра с диктаторскими замашками заперла в какой-то развалюхе, вот от этого я чуть не умерла. Это моя жизнь, я сама решаю, как ею распорядиться. Просто не мешай мне!

В какой-то момент ей показалось, что Ника попытается стать у нее на пути или сделать еще какую-нибудь глупость. Это не изменило бы результат, но усложнило бы Даше жизнь.

Однако Ника просто смотрела на нее, поникшая и какая-то потерянная.

— Что ты собираешься делать? — только и спросила она.

— На митинг пойду! Они не имеют права забирать у нас замгарин!

— Вам этот митинг как-то согласовали? Вы вообще пытались его согласовать?

— Мы и не должны! Это наш город, наша жизнь, — заявила Даша. — А значит, наше право решать, что и как принимать.

— Ты меня не слушаешь, не слышишь… Кто подал вам эту идею?

— Никто не подавал, это идея всех нормальных людей!

— А ведь Денис Владимирович предупреждал меня, что так будет…

— Не хочу даже знать, кто такой Денис Владимирович, — фыркнула Даша. — Сиди дома, раз тебе так хочется.

Но Ника так просто не отступила бы:

— Даш, не надо! Не надо туда ходить, ради меня, если другие аргументы не работают! Не будет там ничего мирного! Он и об этом предупреждал!

Ясно с ней все… Связалась с каким-нибудь замгарин-диссидентом, который мнит себя экспертом. И ему Ника готова поверить охотней, чем родной сестре! Вот от этого было обидно, но тратить время на споры Даша не собиралась.

— Все будет хорошо. Вспомни, сколько мне лет — не ты решаешь, как мне жить.

— Нет… увы, не я. Но и, похоже, не ты. Даша, не надо…

— Перестань. Мы — цивилизованные люди, ничего плохого не случится. Это будет праздник!

Где замгарин, там всегда праздник. Все ведь это знают.

Ника все-таки сдалась. Покидая дом, Даша еще некоторое время оглядывалась, опасаясь, что сестра поплетется за ней, будет мотать нервы своим нытьем… Но нет, повезло.

Из-за этого нелепого спора с Никой она пришла к месту встречи одной из последних, когда на площади собралась внушительная толпа. Сейчас Даше странно было вспоминать времена, когда она таких толп боялась до дрожи. Ведь здесь все свои! Кто-то принес гитару и уже играл, плакаты в их руках были яркими и красивыми, сияло солнце…

Правда, чуть в стороне, в узких переулках, просматривались темные машины и люди в форме. Но их Даша не боялась, она просто злилась. Это не их город! Ей хотелось подойти и сказать им об этом сразу, сейчас, чтобы они убрались и не портили другим настроение. Однако Даша сдерживалась, потому что помнила, что сказала Мариночка Сулина. Главный принцип «Белого света» — миролюбие и доброта. Они должны транслировать это даже тем, кто такого отношения недостоин!

Как и ожидала Даша, благородство в этой ситуации было односторонним. Очень скоро люди в форме, стыдливо прятавшие свои лица под масками, начали бубнить в громкоговорители, что надо расходиться. Они, конечно, называли какие-то причины, однако причины эти все без исключения были дурацкими. Даша помнила: она в своем городе и может делать здесь, что угодно.

Праздник им все равно испортили. Она не заметила, как это началось. Просто услышала какие-то возмущенные крики, уловила быстрое движение, а дальше уже нельзя было наблюдать со стороны. Или бежать, или бросаться туда, в сердце событий. Ника наверняка потребовала бы от нее бежать. Однако Даша чувствовала: ей хочется как раз нырнуть в омут с головой.

Странное все-таки дело… Замгарин ведь и правда успокаивал ее, но здесь и сейчас ее переполняла такая ненависть, какой Даша прежде не знала. Она удивлялась этому, однако отстраненно. В целом, эта ненависть была по-своему такой же приятной, как недавняя безмятежность.

Потому что эта особенная ненависть тоже избавляла ее от сомнений и наполняла ее мышцы силой. Не было лишних мыслей… да вообще почти никаких мыслей не было. Осталось только желание: избавиться от этих уродов в черном, которые ничего не понимают и мешают всему хорошему, что есть на свете.

Вот она и останавливала их. Бросалась и била не глядя. Получала в ответ, раздраженно стирала кровь с лица и бросалась снова. В какой-то момент кто-то из своих придержал ее за плечо, усадил на асфальт.

— Вот так замри, не двигайся!

Щелкнул фотоаппарат. Мобильные снимали беззвучно, а тут — зеркалка, значит, уровень повыше. Даша обнаружила, что у нее рассечен лоб и кровь идет из носа. Она не заметила, как это случилось, и боли не чувствовала, даже сейчас. Она просто увидела, как на асфальт с капельками крови вдруг падает длинная прядь ее волос.

А потом фотограф отошел, и она снова сорвалась с места, покорно подчиняясь этой зыбкой, будто бы сладкой ненависти. Может, нечто подобное чувствовали люди на войне, наконец встретив сломавшего им жизнь врага?

В себя Даша пришла только в душной темной машине, увозившей ее непонятно куда. Внезапно стало больно — как будто до тела дошло, что с ним случилось. Лицо, кажется, опухло. Один глаз затек. Мышцы горели от усталости и кружилась голова.

Ее сумки нигде не было,