«Да, – опомнился Родион, – ребенок! Надо позвонить Ренате».

Роза уже сидела на краю постели, тянулась за халатом, почему-то не решаясь приподняться, хотя салфеток уже извела с десяток. Казалось, что ей и в самом деле невмоготу двигаться, тяжело вообще отрываться от поверхности, и эта притяжение к земле – наказание за то, что она предала когда-то возможность летать над сценой.

– Пойду попью, – опять заговорила она тем будничным голосом, от которого исходил запах кислых щей. – Не желаешь?

– Нет, – отказался он сразу от всего.

– Как хочешь. Ты уже уходишь?

– А мне пора?

Родион приподнялся в надежде, что сейчас она сама попросит его поторопиться, мало ли: может, врач должен прийти, все же больной в доме, или сиделка какая-нибудь, или…

Его рассердила скудость собственной фантазии, но ему не составило труда перевести стрелку на Розу: это она душит его воображение. Голосом этим, скрипом пересохшей гортани, тяжеловесностью плоского тела. И он подумал, что как ни противно признавать, но, пожалуй, этого Глеба можно понять.

– Твое дело. – Ее спрятанное под шелк острое плечо слегка приподнялось, выражая безразличие.

– А мне ведь действительно пора.

Ему даже не пришлось выдерживать ее взгляд, Роза не повернулась. И в этот момент то самое, почти забытое Родионом, живое, подрагивающее, возникшее между ними в том кафе на заправке, опять встрепенулось, приподняло голову, с недоумением посмотрело на обоих: что это вы со мной делаете? Он даже задержал дыхание, испугавшись, что Роза услышит, почувствует происходящее в нем… Неужели только в нем?

– Я провожу тебя, а то еще заблудишься в нашем доме, – сказала она без сожаления. Он уходил, а ей хотелось поскорее напиться.

И, угадав ее возрастающую жажду, которую ему не под силу было утолить, Родион заторопился, стараясь не слишком суетиться, чтобы не показаться смешным. Он твердил себе, что все прошло отлично, ему удалось выяснить то, о чем просила Рената, а заодно и тело свое слегка порадовал, но ощущение, будто его прогоняют со сцены освистанным, только что не закиданным помидорами, не давало расправить плечи. Даже мышцы спины заболели от того, как силился он выпрямиться, поднять голову…

Почти пробежав несколько шагов до своей машины, Родион прыгнул за руль и быстро захлопнул дверцу. Он подозревал, что никто не провожает его взглядом, и потому не оглянулся сам.

Глава 20

Впервые за последние дни Женька возобновила свои записи: «Что-то случилось… Кроме того, что, вернувшись с кладбища, я взглянула в зеркало и увидела жуткого монстра. Целая ночь ушла на то, чтобы найти способ изгнать его из себя, а утром я вытащила из шкафа ту проклятую сумку и отнесла ее Свете.

«Это Катькины деньги, – сказала я, не сумев заставить себя рассказать о гибели Нины. – Они всегда ей принадлежали, так что делай с ними что хочешь».

«Кажется, тетушка была потрясена этим моим самопожертвованием – так ей увиделось. Хотя в этом жесте куда больше эгоизма. Как иначе спасти себя от поселившегося в душе чудовища?!»

Но Женька угадывала: что-то случилось и кроме этого. Нечто ужасное, необратимое, будто земля под ногами пошла трещинами и не знаешь, куда рвануться, прыгнуть… Или уже поздно? И цепенеешь от непонимания. Надо было быстро встряхнуться, очистить голову от тумана, понять! А она только озиралась с недоумением и все ждала, что кто-то объяснит ей происходящее. Нет, уже произошедшее.

Женька рыскала по дому, пытаясь найти изменения, а кот следовал за ней по пятам. Потом вдруг обогнал и направился к кухне. И Женька, как зачарованная, пошла за ним…

А в кухне обнаружила забившуюся в угол маму. Рената сидела, прижавшись к стене. У нее были мертвые глаза. Про такой взгляд обычно пишут «погасший», но Женька подумала: «Это – хуже того. Похоже на смерть при жизни. Даже кожа у мамы стала серой, мятой какой-то, и это ее недавно светящаяся здоровьем кожа… Волосы были спутанные, расчесывали ли она их утром?» Женька подумала, что надо завтра встать пораньше, с ней вместе, и проследить. Напомнить, если понадобится.

Почему-то было страшно спросить: что с ней? На работе, насколько Женьке было известно, все в порядке, ведь Рената как-то обмолвилась, что такое провернула, самой не верится… Спрашивать, что именно, Женька не стала. Все эти сделки с недвижимостью казались ей мерзким делом. Узаконенное надувательство.

В возрасте ее мамы причиной вполне могла стать болезнь, Женьке даже страшно было подумать – какая! Но она решила, что вряд ли это так: Светлана уже вызвала бы врача, у нее есть знакомые медики. Поклонники! Почему-то врачи любят детективы… Наверное, им так надоедает спасать людей, что время от времени хочется кого-нибудь придушить. Они подменяют действие чтением, кто осудит их за это?

Было так странно видеть маму такой тихой, никуда не спешащей, несмеющейся… Как будто Рената запнулась на бегу, ударилась головой о стену и теперь не может вспомнить свою жизнь. Обо что она могла запнуться? О кого?

«Родион что-то зачастил, – подумала Женька, – но мама ж из тех, кто вообще не умеет оглядываться».

Она сомневалась: спросить у Светланы? Не услышит. Не поймет, о чем речь. Они для нее больше не существовали. Она вся перелилась в свою новую любовь – в этого чудесного подкидыша, единственного человечка, продолжающего смеяться.

Спрятавшись за углом кухни, Женька улыбнулась: «Катюшка забавная. Она так быстро ползает, что иногда мерещится, будто пробежала собачка. И хочется догнать, погладить, повалить и зацеловать…» Никогда Женька не испытывала ничего подобного, и такие желания пугали ее: чужой ведь ребенок. С которым к тому же связано столько раздирающего ей душу… И все же Катя почему-то вызывала почти материнскую нежность, и Женьку все время тянуло тискать ее, гладить пальцем пухлые щечки. С ней она могла себе это позволить, хотя девочка в ответ шлепала ладонями по лицу и кусала за нос. Собачка! Поэтому кот сторонится ее…

Первое проявление нежности к ребенку Женька почувствовала, когда вечером по просьбе Светланы, готовившей ужин, заглянула проверить, как девочка спит. И увидела комара, усевшегося на выпуклый детский лобик. Ее вдруг просто пронзило жалостью к этому беспомощному существу, не способному даже от комара спастись без чьей-то помощи… И никого рядом. В ту минуту она чуть ли не впервые в жизни ощутила себя до того нужной кому-то, что без нее пропасть можно.

Женька села с ней