– Мама пока и не знает.

Повернувшись, девушка посмотрела на него в упор, как бы выясняя взглядом: выдаст? Пренебрежет ее доверием за возможность заслужить благодарную улыбку ее матери? В легких, пушистых волосах, как в кроне едва распустившегося дерева, проблескивало солнце, особенно яркое, точно омытое, после вчерашней грозы.

– Ты не считаешь нужным поставить ее в известность, какие у тебя планы?

– Почему вы так говорите со мной? – Женька поставила перед ним чашку, в которой, колыхнувшись янтарем, дохнул паром чай.

Он не совсем понял, чуть наклонил голову, взгляд исподлобья вопросительно-собачий:

– Как я говорю?

И уже вспомнил, что так он смотрел на другую девушку буквально вчера, на сцене, и этот свой взгляд перетащил оттуда, как перетаскивал, иногда и сам того не замечая, многое. Почти все.

Резким движением заправив за ухо рассыпающиеся волосы, Женька проговорила обиженно, тоненько, ему показалось – не просто сыграла, а чуточку пережала, переиграла, изобразив совсем уж гимназистку:

– Каким-то ужасным, казенным тоном. Как будто вы мой надзиратель. Или воспитатель.

– Что, в общем-то, одно и то же…

– Вот-вот! А я хотела поговорить с артистом. С моим любимым артистом…

– С любимым? – произнес Родион протяжно. – Не смеши меня! Теперь все девочки любят Данилу Козловского. Или Костю Хабенского. И вполне заслуженно, признаю!

Продолжая стоять со своей чашкой в руке над ним, давно сидящим за столом, она заметила презрительно:

– Девочки пусть любят. Согласна, что заслуженно… Но я для вас… Что, тоже девочка с улицы?

– Почему же с улицы? – Разговор становился все более комичным, а его почему-то не тянуло рассмеяться. – На улице я тебя и не видел ни разу.

– А хотели бы посмотреть?

То, что ему все время приходилось чуть запрокидывать голову, чтобы смотреть ей в лицо, а не на краешек маечки, из-под которой глубоким глазом проглядывал пупок, заставляло Родиона чувствовать себя карликом, с которым из жалости остановилась побеседовать первая красавица города. Нет, дочь первой красавицы…

Он ногой выдвинул стул:

– Может, сядешь?

Женька опустилась на краешек стула с таким достоинством, что смех наконец прорвался наружу:

– Ты собираешься играть в костюмированных драмах?

– Драма – мама, – неожиданно произнесла она.

Родион слегка напрягся:

– Что это значит?

– У мамы – драма. Вы не в курсе из-за чего?

– У Ренаты… А что с ней случилось?

Разочарованно сморщившись, Женька призналась:

– Это я у вас надеялась выведать. Так вы точно не знаете, в чем дело?

Ему пришлось произнести:

– Я, знаешь ли, не самый близкий ее друг.

– Нет? Но ведь были когда-то. Я помню…

– Когда-то… Может, неприятности на работе?

– Из-за работы она не стала бы часами просиживать вот тут, – Женька указала на стул возле стены, – и таращиться в одну точку. Я вообще не помню, чтоб она раньше сидела на одном месте.

– И давно она так сидит?

Внутри у него все задрожало от подступившего к горлу предчувствия связать депрессию Ренаты с ее отказом выйти за него замуж, но Женька равнодушно отмахнулась:

– Да с неделю. Может, меньше. Но это так напрягает, что день за три идет.

– Почему ж ты до сих пор у нее самой не спросила, что у нее стряслось? Ты же ее дочь, могла бы и…

Женька опять вскочила, будто бы взять нож для масла, но это ее резкое движение заставило Родиона замолчать, и стало ясно, что именно этого она и хотела.

– Я не собираюсь воспитывать тебя, – заметил он, смягчившись. Не стоит ссориться с ребенком, если надеешься рано или поздно жениться на его матери.

– Попробовали бы, – ответила она тоном, в котором трудно было не расслышать угрозы.

Он улыбнулся, заглядевшись, как Женька хмурится, стиснув нож, и узкие ноздри ее раздуваются от гнева. Ребенок, не познавший мужского воспитания. Родион тут же перевернул сказанное: мужчина, не воспитавший ни одного ребенка. Это звучало не менее печально.

– Почему ты так редко проявляешь свою любовь к ней? – Услышанная им печаль тонким эхом прозвучала в голосе.

– Редко? – опешила Женька. Ей-то всегда казалось, что ее обожание матери даже излишне.

– А она тебя очень любит.

«Что он лезет в нашу с мамой жизнь?» – ощетинилась Женька, внезапно забыв, что сама же и обратилась к Родиону за помощью.

– Вам-то откуда знать? Разве мама говорит с вами обо мне?

Пожав плечом (другой рукой он поднял чашку с остывающим чаем), Родион сказал:

– Это ведь во всем, что она делает. Она из кожи вон вылезла, чтобы ты жила в таком доме, а не в той конуре…

– Я знаю!

– Она ведь родила тебя, когда они уже практически развелись с твоим отцом, ты знаешь, наверное… Ей была нужна ты.

– Да знаю я! И я люблю маму… С чего вы взяли, что не люблю? Просто я не собираюсь лезть к ней в душу! Вообще ни к кому.

– Какая же из тебя актриса? – поддел он. – Наше дело как раз залезть своему персонажу в душу и обжиться там, насколько таланта хватит.

Женька возмутилась:

– Так то выдуманный герой! Что вы сравниваете?

– Он же себя не считает выдуманным. На этот счет у Фаулза есть хорошая вещица…

– Не читала.

– И что, гордишься, что ли?

– Не горжусь. Но и стыдиться особо нечего. Все ведь и невозможно прочитать! Я, между прочим, немало читаю.

«О чем мы спорим? – остановил он себя прежде, чем очередная банальность вырвалась наружу. – Ренате плохо, а я тут литературный диспут с ее дочерью устраиваю… Не умеем мы любить, вот что».

– Эти полчаса прошли впустую, – заметил он и опять расслышал печаль в своем голосе. – Ты не узнала от меня того, что хотела. Я узнал о том, о чем знать не хотел.

Стоявшая спиной к окну Женька, с нимбом из светлых волос, прищурилась с совсем не праведным выражением:

– Вам больше нравится, когда из мамы веселье брызжет? Женщина-шампанское. Вам это по вкусу?

Он восхитился:

– Действительно, похоже! А Светлана тогда кто? – и сам ответил: – Терпкое, старое вино… Только не говори ей этого, ладно?

– А я – пиво, – бросила Женька с вызовом. – Простенько и не слишком шибает в голову.

– Многие предпочитают пиво.

Родион произнес фразу, не задумавшись, и только после услышал, как пренебрежительно это прозвучало. А девочку сразу хлестнуло, даже спина выгнулась, как от удара. Он торопливо извинился и понял, что сделал еще хуже. И почувствовал: что бы он сейчас ни сказал и ни сделал, от всего ей будет еще хуже.

– Меня никто не предпочитает, – проговорила Женька отчетливо, чуть ли не по слогам. – Одна