Шрифт:
Закладка:
До его слуха донесся голос, которого Глеб не знал, и это заставило его напрячься, будто новая женщина пыталась вторгнуться в мир, который уже как-то определился. Хотя голос был мягким, воркующим, и сразу подумалось о матери, больно заныло: «Она-то почему не приехала? Они с отцом… Неужели эта сука даже не позвонила им? И они думают, что ему просто некогда вспомнить о них?»
– Сейчас, мое солнышко. Сейчас, деточка…
Или «девочка», не понял он. Внезапно озарило узнавание: «Да ведь это Светлана! Ее голос. С кем же это она так?»
– Вот наша кашка… Все девочки кушают кашку. Ты думала, не все? Нет, все, моя хорошая. Что такое? Горячая? Она маленько горячая, совсем чуть-чуть. Сейчас мы на нее подуем. Вот так, ветер-то под носом… Открывай ротик. Какой же у нас чудный ротик! Такой крошечный, славный ротик…
Он заплакал впервые за эти полгода (или все-таки больше?). А ведь удержался, даже когда осознал, что с ним случилось… Стерпел, когда Роза ударила его в первый раз… И Нина даже не заглянула… Но вот эта нежность никогда не виденной им женщины к непонятно откуда взявшемуся ребенку, на месте которого ему так мучительно захотелось оказаться, прошила его болью почти невыносимой. Хотя Глеб понимал, что переживет и это. Бессмертный, иссохший, все еще богатый Кощей…
– Господи, – шептало все в нем. – Господи…
Он ничего не добавлял к этому. Есть ли нужда добавлять что-либо, если обращаешься к Нему? Сильнее, чем когда-либо, Глебу захотелось умереть, как можно скорее, прямо в эту минуту, чтобы родиться заново, совсем другим, которого можно полюбить так, как этого ребенка. Таким, каков он сейчас, разве кто-нибудь его полюбит? Омоет его тело и душу прозрачностью утренних слов, простых, как роса: «Маленький мой… Солнышко мое…»? Господи, Господи…
– Вот какая умница! Крошечка моя тепленькая, котеночек мой… А теперь будем баиньки. Закрывай свои чудные глазки…
Спрятавшись от мира за тонкой, сухой завесой век, Глеб слушал, как тает женский голос, как удаляется – прочь от кухни! – ответное детское воркование, похожее на курлыканье неведомой птицы. Где Светлана поймала ее? Или он пробыл в беспамятстве целый век и теперь детей заводят, как домашних животных, наведавшись в магазин?
«Где же Рената? – затосковал он. – Почему она не приходит?»
Определить, как давно ее не было, Глеб не мог, дни и ночи сливались в одно: темная, душная комната, плотно зашторенные окна. Что там за ними? И есть ли что-нибудь вообще за окнами этого дома, пожравшего его жизнь и сплюнувшего огрызок тела? Может быть, все существующее ограничено этими стенами, а за ними тьма еще более густая, вязкая, сделаешь шаг с крыльца, и она поглотит то жалкое, что еще осталось в тебе…
Он открыл глаза: «Что за бред? Роза же выходит из дома, даже ездит куда-то каждый день. Куда? Так и сдохну, не узнав. Если сама не признается, чтобы подразнить».
Если бы она зашла сейчас и заметила мокрую подушку, то наверняка возликовала бы. Каждая капля его страдания добавляла красок ее миру. Он сам обесцветил этот мир, когда привел в него Нину… Зачем? Что за бессмысленная жестокость? Можно ведь было встречаться с дюжиной молоденьких девушек, не причиняя боли жене, но, похоже, последнее и было главным. Не Ниной утешиться, а растоптать утратившую аромат Розу, наказать ее за то, в чем она не была виновата. Или все же была?
Ему ведь встречались женщины, до старости сохранявшие мягкий свет очарования, одна из них когда-то учила его литературе. Программные произведения были для всех, ему же она дала прочитать «Вино из одуванчиков», где была та новелла о мужчине и женщине, разошедшихся во времени. Наверное, подозревала, как жадно этот мальчик по имени Глеб ловит последние всполохи ее красоты, а может, и сама чувствовала преступное волнение, глядя на своего ученика… Он так и не узнал этого. Может быть, зря. Хотя что могло произойти между ними? Брэдбери уже написал обо всем…
Телефонный звонок пробился сквозь ощутимую ткань прошлого, прорезал ее.
«Где это? – отвлекся Глеб. – У нас или у них? Впрочем, кто это – мы?»
И опять донесся Светланин голос, на этот раз если не рассерженный, то готовый к этому:
– Да где эта чертова трубка? Женька! Разбудят же сейчас. Да? Алло? А, Родион, привет! Нет, она еще на работе. – Светлана заговорила спокойнее. – Спихивает кому-нибудь очередную развалюху… Не отвечает? Что-то у нее с аккумулятором, опять, наверное, разрядился.
Светлана замолчала, что-то выслушивая, потом серьезно пообещала:
– Конечно, передам. У меня еще не начался склероз, чтоб вы знали! А что получилось, она поймет? Хорошо… Бог ты мой, я опять забыла, что тут…
Ее голос начал стремительно удаляться.
«Вспомнила о черной дыре, – догадался Глеб. – Почему ей самой ни разу не захотелось заглянуть ко мне? Писательница ведь, должна быть любопытной…»
Он услышал, как мяукнул за стеной кот, и почувствовал, что тоже соскучился по этому черному Огарку. Не чувствовал его тепла, но знал, что кот делится им… Наверное, он мог бы проникнуть на другую половину дома и без помощи людей, выцарапать заграждение из соломки, но почему-то не решался, точно без Ренаты и его присутствие в комнате Глеба теряло смысл.
Подкравшееся забытье закружило и так мягко погрузило в удовольствие, Глеб улыбнулся бы во сне, если бы мог. Окончательно запутавшийся во времени, он не подозревал, что проводит во снах куда больше часов, чем раньше, а если бы догадался, то решил бы, будто природа готовит его к отходу – постепенно, почти незаметно. Так терпеливая мать учит ребенка ходить, шажок за шажком.
Сегодняшние слезы утянули из реальности еще пару часов… Роза рассвирепела бы, узнав, как мало остается времени на то, что должно было стать его бесконечной мукой.
Глава 19
Массивная лепнина потолка грузно нависала над Родионом. Он чувствовал, что придавлен этой неощутимой тяжестью. И вопросом: «Как я здесь оказался?»
У него было чувство, будто он нарушил правила профессиональной этики – завел свою роль за черту,
