Шрифт:
Закладка:
Однажды немцы объявили, что собираются эвакуировать Стараховице и переместить нас в другой лагерь. До нас доходили слухи, что всех евреев забирают из трудовых лагерей и отправляют в Аушвиц. Нам было приказано не брать с собой слишком много, только одно небольшое место багажа. Мы взяли все, что удалось надеть на себя, и распихали ценные вещи (детали, часы, инструменты) по карманам. И, конечно, прихватили пуховые одеяла. Все это спасало нам жизнь в трудовых лагерях.
Приняв все возможные меры предосторожности, немцы загнали нас в грузовые машины и привезли на железнодорожную платформу. Лагерь был совсем рядом с путями, использовавшимися для подвоза руды и угля к предприятиям. Всю операцию проводили немцы, эсэсовцы и жандармы с автоматами. Украинцев больше не было видно.
Когда мы вышли из машин, нам приказали распределиться по всей длине состава для погрузки в вагоны. Можно было выбрать, в каком из них ехать. Наш дядя Йирмия также был здесь, но уже не в ранге начальника: его эвакуировали наравне с другими заключенными.
Мойше и Мейлех считали, что нам надо ехать с ним в одном вагоне, чтобы в случае чего он мог помочь нам, но я как‐то интуитивно понял, что от него стоит держаться подальше. «Что мы выиграем, поехав с ним рядом?» – думал я. Другие узники могут захотеть поквитаться с ним за все те преступления, которые он совершал в Стараховице. Он станет звать на помощь, нам придется принять его сторону и постараться защитить его. Так что мы отошли от того вагона и перебрались к другому[72].
Нас погрузили в вагоны для скота. На крыше каждого размещались два солдата с автоматами, следившие, чтобы никто не выпрыгнул и не сбежал. Два эсэсовца стояли у входа в вагон. Они заталкивали нас внутрь, и мы продвигались все глубже, глубже, глубже, пока не раздавался крик: «Хватит!» Дверь заперли снаружи.
Мы набились как сельди в бочке – человек по сто в каждом вагоне, – так что не было возможности поднять руку и мочиться приходилось там, где стоишь. Это было в июле, стояла жара, а на нас были пальто с рассованным по карманам имуществом. Мы впервые пережили такое.
Глава 9
«И даже там, где нет людей, ты старайся остаться человеком».
Гилель, Мишна, «Пиркей авот», 2:6
Мы втроем теснились вместе в середине вагона. В деревянной стене было одно маленькое окошко с железными прутьями крест-накрест – чтобы предотвратить побег. Так мы стояли два часа, пока в конце дня поезд не тронулся.
К счастью, мы попали в один вагон с меншен, относившимися к окружающим с уважением. Один из наших попутчиков громко заявил: «Нам нужно организоваться, чтобы выжить в этой поездке». Несмотря на то что вагон был набит битком, он предложил еще потесниться и освободить один угол для личных нужд. «Если кто‐то может предложить что‐то получше, пусть командует», – добавил он.
Все согласились и поняли, что так и надо сделать.
Если человек предлагал нечто разумное, мы слушались без всяких споров. Никто не толкался. Мы стояли тихо, а поезд катил по рельсам. Он направлялся на юг, а потом повернул на запад, на закат солнца – в сторону Германии. Несколько человек сказали, что мы едем по направлению к Аушвицу. Мы поняли, что нас не везут в Треблинку, располагавшуюся на востоке.
Посреди ночи поезд остановился. В отдалении послышались звуки множества голосов, но было невозможно различить, на каком языке люди говорят. Мы испугались и даже запаниковали: может быть, нас привезли в какой‐то сумасшедший дом[73]. Запах горящей человеческой плоти висел в воздухе, а мы стояли в темноте вагона и ожидали своей участи. Все знали этот запах и понимали, что он означает.
Поезд вновь тронулся около семи утра. Примерно через двадцать минут он подошел к платформе в Аушвице. Здесь мы простояли еще два часа, а те, кто находился у окна, видели множество эсэсовцев и несколько узников, одетых в полосатые робы и круглые шапки. По громкоговорителю объявили, что все, что у нас было с собой, нужно оставить в вагоне. Нужно было выходить с пустыми руками. Потом двери вдруг открылись.
Охранники-эсэсовцы закричали: «Раус! Раус! Раус!» («Выходи! Выходи! Выходи!») Одновременно они стреляли в толпу и поверх голов из автоматов, чтобы напугать нас. Мы совсем растерялись: было неясно, что случится с тобой в следующее мгновение. Тех, кто оказался ближе к охранникам, те били прикладами. Капо (лагерные начальники из заключенных) колотили нас палками.
Мы оставили в вагоне все свои пожитки, кроме того, что было у нас в карманах.
Все заключенные в нашем эшелоне были из Стараховице. Как только мы оказались снаружи, нас выстроили в десять длинных рядов. По моим прикидкам, поезд привез около полутора тысяч человек. Группа узников вытаскивала все вещи из вагонов. Мы видели, как из некоторых выносили трупы. Позже мы узнали, что случилось. Один из заключенных попытался командовать, но остальные не захотели ему подчиниться. Они, не сдержав своей злобы и душевной боли, устроили драку и в тесноте были затоптаны остальными. Дядю Йирмию и его младшего сына Аврамеле евреи-попутчики забили до смерти. Это произошло неслучайно. Если бы мы оказались в том же вагоне, нас бы тоже убили. Дядя получил по заслугам. По отношению к другим узникам из Стараховице он вел себя как сукин сын. Я ненавидел его за это, несмотря на то, что он помогал нам[74].
Когда нас всех выстроили, высокопоставленный офицер СС и еще две большие шишки пришли с инспекцией. Они смотрели каждому в глаза, в лицо и ничего не говорили.
У главного из них в руке была трость, и он касался ею твоего плеча. Если правого, ты отправлялся направо, если левого – налево. Другой эсэсовец с силой бил тебя по лицу, если ты не хотел идти. Это, скорее всего, был доктор Менгеле, немецкий врач, проводивший «отборы» и ставивший жестокие, бесчеловечные эксперименты над заключенными. Тогда я не знал этого имени и услышал о нем позже, в лагере.
Около 80 процентов прибывших оказались
