Блокэльтестер нашего барака также достал где‐то пару сломанных часов, и мы попробовали починить их в его закутке после работы. С помощью имевшихся у меня инструментов я мог разобрать часы, почистить их и вновь собрать. Конечно, было невозможно ничем помочь, если требовалась замена деталей. Так и произошло в этом случае. Я объяснил владельцу, что его часы ремонту не подлежат, и попросил отдать их мне на запасные части. Он согласился, и так у нас в Аушвице появились собственные часы.

Теперь приходилось следить за тем, чтобы их не украли. Мойше пришла в голову идея спрятать их в куске мыла, так что их можно было носить с собой и никто не догадается, что это такое на самом деле. Он размял мыло в руках до мягкости, затем мы положили внутрь него часы и придали куску обычную форму. Он проделал эту процедуру с несколькими парами часов, которые нам удалось раздобыть.

Когда немцам были нужны опытные рабочие определенной специальности, они выстраивали нас и спрашивали, чем мы занимались дома до войны. Сначала мы с братьями отвечали, что работали часовщиками. В первый раз это их не заинтересовало. Им нужны были те, кто разбирался в металлах. В следующий раз мы назвались металлургами, и Мойше с Мейлехом перевели в другой барак, а меня не взяли. Я испугался: из-за того, что нас разлучили, могло случиться что‐то плохое. Хотя руководство всегда старалось разделять братьев. К тому времени мы находились в Аушвице уже примерно пять недель. Их новый барак находился на том же поле, так что мне удавалось видеться с ними после работы: до ужина у нас оставалось около часа свободного времени. Иногда даже получалось вместе поесть.

Мойше и Мейлех теперь разбирали сбитые самолеты и разрезали металл на куски для переплавки. Такая работа была сравнительно легкой. Когда братья рассказали охранникам, что они часовщики, им поручили отвинчивать и отсоединять компасы и другие приборы. Это была тонкая работа, и их не били. Более того, за ними не надзирали эсэсовцы. Здесь за все отвечали люфтваффе. Эсэсовцев учили ненавидеть, бить и убивать евреев, а военные из люфтваффе зачастую не были столь бесчеловечны.

Мейлех изыскал возможность сообщить начальнику подразделения, кто он по профессии, и сказал, что может починить ему часы. С этого момента каждое утро брат приходил к нему в кабинет и ремонтировал часы до конца дня. Когда эсэсовцы являлись с проверкой, брат шел трудиться вместе с остальными заключенными.

Итак, я оказался совершенно один: копал канавы под дождем с капо за спиной.

Как‐то утром, через неделю после того, как братьев перевели в другой барак, нас собрали на перекличку, чтобы отобрать людей для специальной работы. Деталей мы не знали. Эсэсовский начальник подошел ко мне, спросил мой номер и записал его. Вскоре после этого молодой парень-поляк, помогавший главному блокэльтестеру, сказал мне: «Я видел твой номер в списке. Тебя посылают в зондеркоманду».

Меня охватил ужас. Евреи, отобранные для удушения газом, поступали в распоряжение этой зондеркоманды. Она должна была удостовериться, что люди разделись, затолкать их в газовую камеру, вытащить оттуда трупы и отправить их в печь крематория. Вот чем они занимались! Можете себе представить, что я почувствовал?

Я хоть и недолго пробыл в Аушвице, но уже успел усвоить, что попадание в это подразделение означало верную смерть. Каждые шесть месяцев таких работников убивали, чтобы не оставлять живых свидетелей. Поэтому команду постоянно требовалось пополнять. Обычно туда выбирали крепких, сильных мужчин. Не понимаю, почему и я попал в нее. Таков уж был мой мазл.

По вечерам я обсудил все это с братьями. Я знал, что не гожусь для такой работы, но мы не могли придумать, как избежать этого. Наконец Мойше сказал: «Слушай, у нас есть часы. Может, тебе пойти к коменданту блока и предложить ему их? А вдруг он согласится вычеркнуть тебя из списка и внести кого‐то другого? Ему‐то все равно».

Я не знал лично коменданта блока. Он был не из нашего барака и сидел в здании в конце поля, на котором располагался мой барак. Это был француз-заключенный, нееврей. Он подчинялся высшему руководству всех лагерей Аушвица. Именно он распоряжался направлением на работы заключенных нашего поля. Все было в его руках, в том числе и список для зондеркоманды. Он считался большим начальником.

Что ж, придется попробовать. Что я теряю в случае неудачи? Мне в любом случае грозит гибель, но лучше попытаться дать взятку этому человеку, чем быть отправленным в то страшное подразделение.

Обычно у входа в здание, где сидел комендант блока, отирались солдаты. К тому же я не знал, сидит ли кто‐нибудь еще в одной комнате с ним. Однако каким‐то образом мне удалось добраться до его кабинета, когда охрана отошла. Видели бы вы его глаза, когда я предстал перед ним. Он мог просто нажать на кнопку тревоги, и мне конец. Между нами состоялся такой разговор:

Комендант блока: Что ты здесь делаешь?

Хиль: Я прошу вашей помощи.

Комендант блока: В чем дело?

Хиль: Я знаю, что меня внесли в список для зондеркоманды. Я не убийца и, пока жив, не хочу никого убивать. Я просто неспособен на это. Пожалуйста, вычеркните меня из списка.

Слезы полились у меня из глаз.

Комендант блока: Кто рассказал тебе об этом?

Хиль: Никто мне не рассказывал, но мне удалось об этом узнать. У меня есть часы. Они у меня не с собой, но я могу забрать их у одного человека и принести вам. Я прошу только об одномединственном одолжении: будьте так добры, вычеркните меня из списка этой специальной команды.

Комендант блока: Не уверен, что могу помочь тебе, но я попробую. Пусть это останется только между нами. А ты уверен, что можешь принести мне часы?

Он записал мой номер, но ничего не обещал.

Хиль: Как только мой номер будет вычеркнут из списка, я принесу вам часы.

Комендант блока: Ну, хорошо, считай, что все уже сделано.

Мне не хотелось говорить, что я ему не верю, но и полагаться на волю случая я не желал.

Хиль: Как я узнаю, что вы не забыли? Не можете ли вы сделать это прямо сейчас?

Он нашел список и вычеркнул мой номер, а затем отыскал другой, чтобы