Мы узнавали подобного рода новости от польских инженеров, работавших с нами. Они жили вне лагеря и каждый день возвращались домой. Им платили за работу. Заключенных-поляков в лагере не было – только евреи. Новостей обычно было немного. Поляки передавали их из уст в уста, потому что немцы конфисковали у них все радиоприемники.

На одной из наших встреч заговорили о вероятности того, что немцы вывезут нас из Волянува. Мы ожидали, что рано или поздно это произойдет и нас всех убьют. Члены нашей группы предложили выкопать яму под полом комнаты, достаточно большую, чтобы вместить двенадцать человек. Мы решили, что это хорошая идея, и согласились пойти на смертельный риск ради ее осуществления.

Мы вырезали несколько половиц с помощью маленькой пилы и принялись копать. Барак стоял на коротких деревянных опорных балках через каждый метр или около того. Ниже уровня пола было достаточно места, чтобы лежать на животе и копать. Другие заключенные из нашего кружка выносили землю из комнаты в карманах и рассыпали ее понемногу по всему двору так, чтобы это было незаметно.

Приходилось соблюдать большую осторожность, чтобы сохранить наше предприятие в тайне от остальных еврейских узников. Никто не должен был знать, чем мы занимаемся. Если бы другие раскрыли наш секрет, все захотели бы спастись, а кто‐нибудь мог донести на нас. Так что, когда к нам приходили, мы притворялись молящимися. Когда кто‐нибудь подходил к окну, мы принимались раскачиваться взад и вперед, как принято при еврейской молитве, надев на голову что‐нибудь вместо ярмулке. Но это не всегда было игрой напоказ. В нашей группе было несколько религиозных людей, и мы разрешали им использовать нашу комнату, чтобы прочитать минху и маарив (послеполуденная и вечерняя службы). Наш закуток оказался единственным местом, где это было возможно. Иногда вся группа присоединялась к молящимся – не из религиозных соображений, а просто для того, чтобы чем‐нибудь заняться. Мы не молились хойах (громко и с чувством). Приходилось делать это тихо, шепотом. У нас даже не было сидура (молитвослова). Приходилось все делать по памяти.

Мы копали примерно три недели и проделали колоссальную работу. Взглянув на пол, вы ничего бы не заметили. Это не был подкоп. Это была яма, достаточно глубокая, чтобы все мы лежа поместились в нее. План был такой: когда немцы будут эвакуировать весь лагерь, с тем чтобы расстрелять узников в лесу или отправить в Треблинку, можно будет спрятаться под половицами. А когда они уйдут, мы сбежим.

Один из участников нашей группы тайком пронес в лагерь пистолет. Я не знаю, как он его раздобыл. Я отобрал оружие, смазал его и спрятал под полом барака. Если представится возможность бежать, у нас будет чем защищаться. Однажды немцы вывели нас всех на улицу и стали обыскивать все бараки в поисках оружия. Легко представить, как мы нервничали. Но проверяющие ничего не обнаружили.

Но нам так и не довелось воспользоваться сооруженным убежищем.

В Волянуве у меня появилась девушка по имени Привче родом из Шидловица. Официально узникам запрещалось проходить на женскую половину лагеря, но охрана у ворот не слишком настаивала на соблюдении этого правила.

Мы встречались там, но даже и не думали о физической близости: не было сил об этом думать. Женатые мужчины могли проходить туда и тайком быть вместе со своими супругами.

Привче также приходила в наш барак. Это была симпатичная девушка, но я не припомню, чтобы как‐то домогался ее – может быть, мы целовались. Во-первых, в комнате были мои братья (она с ними подружилась), а во‐вторых, она ничего такого не позволяла. Но официально я считался ее парнем. Вот так‐то[67].

Это случилось незадолго до того, как строительство казарм для люфтваффе подошло к концу. Бартман приказал мне починить все его часы и сдать ему. Я пришел к нему и поинтересовался, что происходит и не собираются ли меня перевести в другое место. Речь не шла обо всех заключенных, но только обо мне. Он ответил, что лагерь будут расформировывать, а узники отправятся в другие места. В ту минуту я стал смелее и решился спросил, говорит ли он мне правду. «Да, не волнуйся», – успокоил меня Бартман.

Он рассказал, что заключенных распределят между тремя другими лагерями – Скаршиском, Пёнками и Стараховице, а затем спросил: «Куда бы ты вместе с двоими братьями предпочел отправиться?» Я выбрал Стараховице, потому что брат моей приемной матери, Йирмия Вильчек, жил в этом городе. Мне подумалось, что он может быть там. Он был дрейер (интриган) и махер. Если он действительно там, вероятно, мы можем рассчитывать на его помощь. Бартман пообещал похлопотать и отправить нас в Стараховице.

Все нацистские лагеря в оккупированной Польше

United States Holocaust Memorial Museum (USHMM)

Глава 8

Когда нас выгрузили из машин и выстроили для регистрации в трудовом лагере Стараховице, перед нами предстал Йирмия в полицейской форме. Мы окликнули его, но он не узнал нас, пока мы не объяснили, что мы – дети его сестры Малки из Кожница. Он приезжал к нам домой всего один раз, уже после того, как я уехал в Варшаву, но еще до того, как разразилась война.

Он сразу же вывел нас троих из строя, велел взять наши пожитки и повел в свою комнату. Как начальнику еврейской полиции этого лагеря ему полагался отдельный барак с кухней. Он приготовил шмальце грибене (куриные шкварки с обжаренным луком). Это было вкуснее, чем все, что мы ели дома!

Мы спали в бараках вместе с другими заключенными, но есть приходили домой к дяде, и он не посылал нас на работы, как всех остальных. Казалось, он с радостью принимает нас. Дядя Йирмия принадлежал к тому сорту людей, которые, как говорится, везде без мыла пролезут. До войны он содержал большой, преуспевающий ресторан, с разрешением на торговлю алкоголем. Он был напорист и бесстрашен. Двое его сыновей, Адаш и Аврамеле, а также дочь Йитка также были здесь, в лагере.

По большей части бараки, колючая проволока, пища и распорядок дня были в Стараховице такими же, как в Волянуве. Основная же разница заключалась в том, что здесь не проводился еженедельный «отбор» заключенных на расстрел. Мы привезли с собой все те же пуховые одеяла, которые удалось сохранить. Летом мы спали поверх