— А у тебя есть возлюбленная?

— Нет. Я, кажется, за всю жизнь понравился только одной женщине, — Павел улыбнулся. Эта улыбка была из тех редких его улыбок, в которых не было ни крошки злости.

В голове Алексея промелькнули все пошлые вещи, услышанные им от Павла. Да быть такого не может.

— Но ты же говорил, что…

— Что?

Говорил он многое, да. Но это совершенно не означало, что он в чем-либо собирался признаваться. Совсем-совсем.

— Что ты был с женщинами.

Возникло нехорошее подозрение, что имел в виду Павел, говоря о понравился, но верить в него не хотелось и не получалось. Павел осознал, что случайно проговорился и поторопился найти способ извернуться. Признаваться в чём-то настолько личном и делать себя уязвимым перед Алексеем не хотелось. И так тот превосходил его практически во всем.

— Понравился, это значит, что она мне книжки в больницу приносит, например, а не просто… — махнул рукой, мол, сам понимаешь что.

Алексей выдохнул, и на него с ещё большей тяжестью навалились унылые мысли о Лизоньке. С тихим шелестом переворачивались листы чертежей, к которым снова возвратился Павел. Чувствовал он себя так, словно протиснулся сквозь узкую расщелину и ухитрился не оставить в ней ни частей кожи, ни даже частей одежды. Невидяще посмотрел на подробнейший рисунок капсуля и немного меланхолично подумал, а светит ли ему в жизни вообще женское внимание. Не такое, когда забывают через месяц, а…

На этот раз тишину нарушил Алексей.

— Павел, скажи, ты бы женился на Елизавете Михайловне?

Ответный взгляд был полон удивления.

— Вряд ли я ей интересен как муж.

— Почему? Она явно выразила восхищение тобою, — природу этого восхищения Алексей понимал, да и уже несколько лет Лизоньку интересовал в том самом роде исключительно Емеленко, но слишком уж однозначно прозвучали слова брата. Он понизил голос: — Пожалуйста, не рассказывай Елизавете Михайловне, но она спрашивала у меня про тебя.

Павел немного удивился. Странное дело.

— И что спрашивала?

— О твоих подвигах. И о том, есть ли у тебя дама сердца, — Алексей даже покраснел немного.

Рука Павла снова автоматически потянулась к голове и несколько раз провела по вновь укоротившимся волосам.

— А, вот как… Думаю, я привлекаю её как персонаж.

— О чём ты?

— Вроде как из тех книг, что она читает. Вряд ли она видит во мне мужчину, а не интересный набор характеристик.

Возмущение захлестнуло Алексея:

— Елизавета Михайловна не такая!

— Ей шестнадцать, Алексей.

Павел начал подозревать, что Алексей в очередной раз не так понял то, о чём он тут только что говорил.

— Вот именно!

Тяжело вздохнув, Павел подумал, что да, определённо не понял.

— Она слишком увлекается книгами. Восхищение мной… это как восхищаться книжным героем, а не человеком-мной. У меня есть специфическое лицо, чин, солдатская шинель, «подвиги», которые ты милостиво растиражировал, и набор героических травм.

Павел посмотрел, как Алексей глядит на него внимательными глазами. Понимания того, о чём он говорил, в них он не нашёл. Что ж, донести свою мысль он, похоже, не сможет.

А у Алексея кололо сердце и появилось неуместное, но совершенно неуёмное желание погладить Павла по голове. Совсем он в себя не верит.

— Брат. А ведь знаешь, когда-то мы с Елизаветой Михайловной вместе лазили на старую яблоню. Была у них такая во дворе. Сейчас её уже срубили. И она учила меня правильному французскому выговору, у меня вечно получалось твёрдая «н». А когда учителя были слишком строги к ней, я брал её кататься с собой на лодке. Лиза на самом деле благодарна тебе за моё спасение.

Павел кивнул:

— Безусловно она рада, что ты жив, — про себя подумал, что только вот к нему, как к личности, это отношения никакого не имеет.

В сердце Алексея снова кольнуло. Слишком знакомо больно. Слишком похоже. Он отбросил страх и, зажмурившись, потрепал Павла по голове.

— Ты хорош сам по себе, брат.

Павел аж замер. Рука была тёплой и гладила очень мягко. Алексей осторожно приоткрыл один глаз, боясь поверить, что ему за это ничего не будет. Чудеса. Только бумаги хрустнули под руками Павла, который вцепился в них и боялся шелохнуться. Алексей опустил руку и стеснённо посмотрел вбок, надеясь, что ничего не испортил.

Перестав ощущать гладящую ладонь, Павел выдохнул и выпустил из рук чертежи. Постарался взять себя в руки, а то начало развозить просто до неприличия. Сделал длинный, но поверхностный вдох. «Хорош сам по себе». Ему такое слышать было крайне приятно. Но больно. И пока так и не растворилась толика недоверчивости, что вдруг Алексей сказал не то, что думал. Кто его знает? Это надо было хорошо обмыслить и желательно позже, поэтому он постарался вернуться к чтению чертежей. Не зря же Алексей их переводил.

Алексею, у которого чертежей не было, а значит, и отвлечь себя было нечем, стало крайне неловко. Он достал орехи и щедро насыпал их в вазочку на столе. Заметил приоткрытый ящик письменного стола, из которого выглядывал угол злосчастного письма, и поторопился скорее убрать его обратно и задвинуть ящик до конца.

К счастью для него, Павел отвлёкся на орехи и ничего не заметил. Зубов у него стало конечно меньше, но оставшиеся вполне были способны справляться с орехами. Тем более размягчёнными из-за предварительной варки в сахарном сиропе.

Алексей испустил тяжкий, полный негодования на свалившиеся на него жизненные трудности вздох и принялся смотреть, как Павел расправляется с орехами. Поделиться проблемой хотелось сильно, тем более, Павел был единственным человеком вне этой истории, кому можно было бы её рассказать, но как он воспримет переписку с отцом, Алексей не знал.

Павел приподнял взгляд:

— Что?

Чуть поколебавшись, Алексей всё же робко начал.

— Насчёт женитьбы… — вдохнул и решительно окончил, — нас с Елизаветой Михайловной хотя поженить.

Не ожидавший такое услышать Павел растерянно помолчал некоторое время.

— Вот как.

Алексей взял орешек, покатал его в пальцах и сам не заметил, как начал разминать его в труху.

— Она против.

— Ты уже говорил с ней? — а то, может, она и не против, а Алексей как обычно надумал.

— В последние дни нет. Не говорил после того, как узнал,