Шрифт:
Закладка:
Знаменитый автобус ЗИС-16, самый громоздкий и самый старый, решено было не гонять по опасной дороге. Если бы он провалился на самодельной лежнёвке, то иначе как трактором его вытащить бы не удалось, и госпиталь оказался бы закупорен на своих холмах. В тот год осень затянулась, настоящих морозов всё ещё не было, и после того, как по отремонтированной лежнёвке транспорт медсанбата сделал не один рейс, вывозя своё имущество, гружёные машины госпиталя проезжали с большим трудом.
12 ноября, когда почти весь персонал и три четверти имущества госпиталя уже оказалось на новом месте, Алёшкин, явившись к начсанарму Склярову, доложил о завершении передислокации и готовности к приёму раненых. В санотделе ему сообщили новость, которая его несколько обескуражила. Во-первых, так как его госпиталь оказался самым ближайшим квалифицированным медицинским учреждением у передовой, а большинство медсанбатов в данный момент находились в полусвёрнутом состоянии, то не исключена возможность поступления к нему раненых прямо из полковых медпунктов. Следовательно, госпиталю придётся взять на себя функции медсанбата. Во-вторых, в связи с тем, что по решению Военного совета армии началась передислокация эвакопункта, в течение двух-трёх недель эвакуация раненых из госпиталя производиться не будет.
Сначала это второе известие не очень огорчило Алёшкина: последние дни в госпиталь поступало всего шесть-восемь человек в сутки, часть из них оказывались легкоранеными, а для них уже были созданы все условия, кроме того, они пополняли команду выздоравливающих и, следовательно, помогали персоналу. Но начсанарм заявил, что в самое ближайшее время ожидается усиление боевых действий на всём участке фронта, отделяющем коридор с железнодорожной веткой от остальной части территории Ленинградской области, занятой немцами. Эти бои местного значения ожидались довольно масштабными, естественно, потери будут большими. Госпиталь должен будет принимать раненых почти из всех соединений, входящих в состав армии. По расчётам санотдела, для того, чтобы справиться с этой задачей, ёмкость госпиталя вместо штатных двухсот коек следовало увеличить, по крайней мере, до восьмисот. Расширение необходимо было проводить одновременно с приёмом и обработкой большого ежесуточного поступления.
Алёшкин, вернувшись домой, как всегда делал в затруднительных случаях, собрал своих ближайших помощников и вместе с ними стал подсчитывать возможности госпиталя. К этому моменту госпиталь уже мог разместить до четырёхсот раненых, значит, следовало увеличить его ёмкость вдвое. Развернув две палатки ДПМ, находившиеся в резерве, и закончив установку оставленных медсанбатом щитовых сооружений, можно было поставить около двухсот коек. Не хватало ещё двухсот, для этого решили построить барак-полуземлянку. Нужны были новые площадки, тех, которые остались после медсанбата, не хватало. Пришлось вырубить некоторое количество больших деревьев, что в какой-то степени нарушало маскировку, но в то же время, эти вырубки помогли обеспечить лесоматериалом новое строительство. По предложению одного из санитаров (плотника), строили не из целых брёвен, а из плах. Он научил своих помощников, как при помощи клиньев колоть вдоль еловые брёвна, и это позволило сократить потребность в лесе в два раза.
С 18 ноября 1943 года в госпиталь начали прибывать первые раненые. Число поступавших было не очень велико — в среднем в день не более 50 человек, но они все требовали хирургической обработки, операций и, главное, предварительной грамотной сортировки. К сожалению, врач Калинова с первых же дней с этой работой не справилась, пришлось поручить сортировку доктору Батюшкову. Он, в прошлом терапевт, в предыдущий период работы госпиталя с таким разнообразным контингентом раненых дела не имел, Сангородского в госпитале не было, и поэтому сортировкой часто приходилось заниматься самому Алёшкину. Работал он и в операционно-перевязочном блоке. Естественно, что значительную часть управления работой госпиталя пришлось передоверить начхозу, капитану Захарову. К чести последнего, он с этой работой справился хорошо. Помещения, необходимые госпиталю — барак для раненых, жильё для медперсонала, хозяйственные постройки, склады и т. п. строились быстро и достаточно хорошо. Кроме того, зима наконец-таки взяла свои права, и к 1 декабря Захаров с помощником нашли одну из старых лесных дорог, которой, очевидно, раньше пользовались зимой жители этого района. Они убедились, опробовав её, что теперь, после наступления морозов, она вполне годилась к эксплуатации и требовала только своевременной чистки снега на открытых местах. Кстати сказать, и лежнёвка на спаянном морозом болоте стала тоже более прочной.
Вадим Константинович Павловский, умело используя своих помощников, коммунистов и комсомольцев, организовал хорошее политобеспечение работы госпиталя. Наладив постоянную связь с политотделом армии, они регулярно сообщали сводки Информбюро, обеспечивали нормальную работу почты. Хотя, даже до Москвы, почта шла довольно долгим, кружным путём (через Тихвин), но письма доставлялись регулярно. Раз в месяц Борис писал домой, так же, а иногда и чаще, получал письма и из дому.
В отношениях с Катей Шуйской, несмотря на то, что на новом месте они продолжали жить в одном домике (теперь это считалось само собой разумеющимся), и по существу, вели себя, как муж и жена, к семье друг друга они оставались равнодушны. Катя получала письма из дома от родителей, сестры, подруг и знакомых, и Борис ни разу не поинтересовался ни содержанием этих писем, ни её ответами. Он потребовал — она молчаливо согласилась не читать писем жены и его ответов домой., а в них он продолжал уверять свою далёкую Катюшу в любви к ней и детям, он так искренне чувствовал. Борис рассказывал о той большой работе, которую ему приходилось делать, и не сознавался, что при всей своей действительной занятости (16–18 часов в сутки) он всё-таки находил время для встреч с молодой и в то время желанной подругой.
Но, видно, женское сердце так устроено: оно чувствует, когда у любимого есть кто-то другой. В письмах жены очень часто Борис улавливал какой-то скрытый, невысказанный упрёк.
Неизвестно, что чувствовала Катя Шуйская. Она своих переживаний не показывала, продолжала относиться к Борису заботливо, нежно. Их встречи были горячими и страстными. Так вот и жил Алёшкин какой-то двойной и, прямо скажем, не совсем порядочной жизнью — постоянными воспоминаниями о любимой жене и маленьких дочках и постоянными встречами с другой женщиной. Он понимал, что это «счастье» аморально, непрочно, но оно стало для него совершенно необходимым, так как давало разрядку в напряжённой, сверхтяжёлой работе. Он завидовал таким людям, как Минаева и Батюшков, открыто живших друг с другом, не