Борис вышел вперёд и на ставшем уже привычным, смешанном языке спросил, верно ли, что Ганс Штубер (фамилию ему подсказали в первом доме) — старший рабочий этого поместья. Немец ответил на исковерканном, но всё-таки понятном, русском языке, что это правда. Мы передадим содержание его речи в целом, как его поняли Борис и Захаров. Штубер действительно принял на себя обязанности старшего, так как их хозяин ещё два месяца назад уехал в Берлин и более не возвращался, а оставленный им управляющий, как только «русские взбунтовались», ускакал верхом неизвестно куда.

Услышав это, начальник госпиталя со своим заместителем, уже находясь во второй комнате домика и сидя на вежливо предложенных хозяевами стульях, изумлённо спросили:

— Какого бунта? Каких русских?

Штубер ответил:

— Вы ещё не осматривали поместье? Там за конюшней находится большой барак со сплошными нарами. В нём жили русские — женщины и подростки, которых пригнали сюда из России, а наш хозяин выкупил их себе для работы. Хозяйство у него большое, всех рабочих-мужчин взяли в армию, вот он и набрал русских. Они с управляющим обращались с русскими ребятами, шестнадцатилетними парнями и девушками, как с рабочим скотом, работать заставляли по 12–16 часов, а есть давали похлёбку из брюквы и маленький кусочек хлеба. У нас тоже очень маленькие нормы, но всё же жить можно, а этих несчастных людей держали на голодном пайке. Кое-кто из наших помогал им, приносил на работу еду (картошку, хлеб или кусочек мяса), но это строго наказывалось. Уличённый в таком преступлении вместе со всей семьёй лишался своего пайка на неделю, на две, а то и на месяц. Немудрено поэтому, что как только мимо фольварка проехали последние машины с солдатами, а следом за ними появились советские танки, при этом охрана помещика сбежала, русские почувствовали себя свободными и, вооружавшись кто чем мог — вилами, топорами, лопатами, принялись громить барскую усадьбу. Управляющий сбежал, мы тоже перепугались, ведь в фольварке живёт всего пятеро мужчин, таких же калек, как и я, остальные — женщины и дети, а русских рабочих было больше ста человек. Но они не тронули ни одного из нас, только забрали продукты и разные вещи из имения, запрягли четыре подводы и отправились со всем этим куда-то на восток.

Алёшкин и Захаров не раз уже встречали подобные группы репатриированных, самостоятельно возвращавшихся домой, и потому рассказу немца поверили, а он между тем продолжал:

— Русские ушли, а хозяйство осталось. У нас здесь сотня молочных коров, много телят и бычков, откармливаемых на мясо, куры, индюки. У нас маслобойный завод, хозяйство производит масло, мясопродукты и яйца. Нельзя же было бросить это всё на произвол судьбы! Меня избрали старшим, и мы все продолжали работу, как и раньше, только теперь нам приходится работать больше.

— А куда же вы деваете получаемые продукты? — поинтересовался Захаров.

— Раньше хозяин отправлял их в Варен и другие города, там у него были магазины, а сейчас у нас есть большой погреб с холодильником, всё получаемое в нём и храним. Мы хозяйского не берём, вдруг он вернётся. Всё цело, у меня записано в книге.

— А как же вы питаетесь?

— По нормам, которые раньше были. Решили только прибавить по пол литра-молока на маленьких детей.

Задав ещё несколько вопросов Штуберу и осмотрев склады поместья, Алёшкин и Захаров убедились, что это хозяйство, действительно, в полном порядке, и если и нуждается в чём-либо, так только в дополнительной рабочей силе.

Один из сопровождавших их санитаров, в прошлом председатель колхоза, с завистью посматривал на упитанный скот, запасы корма для него, склады в погребе, забитые мясом, сливочным маслом, яйцами. Борис заметил это и, обратившись к нему, спросил:

— Ну как, товарищ Коноваленко, нравится вам это поместье?

— Ещё бы, товарищ майор, такое богатство! Нам бы так-то жить!

— Подождите, дайте срок, заживём лучше. А у них кто жил? Богатей, помещик. А эти немцы, что мы тут видим, они же все голодные, живут-то хуже некуда. Детишки-то прямо синие все.

— Да уж… И чего они от этого богатства не берут? — изумился Коноваленко.

— Чего, чего… Такая уж у них палочная дисциплина! — заметил второй санитар.

— Ну так вот, товарищ Коноваленко, — заявил Алёшкин, — в соответствии с имеющимся у меня приказом начальника тыла фронта, мы этот фольварк берём себе. Вас я назначаю главным управляющим поместья, будете с помощью Ганса Штубера хозяйничать, нам в Варен доставлять ежедневно свежее молоко, мясо, масло, яйца по требованиям, которые мы будем вам посылать. Следите, чтобы рабочие работали не больше 8–10 часов. Лишний скот прирежьте, нам мяса много потребуется. Да, обязательно пересмотрите норму обеспечения рабочих и их семей, дайте им возможность поесть как следует, ведь неизвестно, какая тут будет власть, когда мы уйдём, пусть хоть сейчас досыта наедятся. Ну как, товарищ Коноваленко, остаётесь? Не боитесь? Наши бойцы вас через день навещать будут, чтобы в случае чего помочь.

— Товарищ майор, — Коноваленко даже задохнулся от неожиданной радости, — так ведь это просто счастье — хозяйством опять заняться! Как мне опротивел этот инструмент за четыре года, — он с отвращением взглянул на свой автомат, — что и сказать не могу, но понимаю, что пока с ним расставаться тоже нельзя. Товарищ майор, лучше бы было, если бы вы дали сюда в моё распоряжение одну полуторку. Мне бы и продукты было способнее доставлять, и я был бы не совсем один. Как думаете?

Алёшкин переглянулся с Захаровым:

— А что, товарищ Коноваленко дело говорит. Как только вернёмся в Варен, сейчас же пришлю вам машину.

— Ганс, — обратился Борис к немцу, стоявшему рядом и внимательно слушавшему весь разговор, но, очевидно, не всё понимавшему, — вот товарищ Коноваленко станет здесь управляющим, а хозяином этого поместья буду я, понятно?

Немец кивнул головой.

— Гут, герр майор, — уже почти подобострастно сказал он.

Как потом выяснилось через Коноваленко, в своём сознании Штубер уже определил, что майор Алёшкин по праву завоевателя захватил поместье себе, и теперь перед ним придётся раболепствовать так же, как перед прежним хозяином.

К слову сказать, это хозяйство обеспечивало госпиталь не только молоком и мясом. Выяснилось, что в Варене раньше работали маленькая колбасная фабрика и сыроваренный завод. Хозяева их сбежали, из-за отсутствия сырья эти предприятия вынуждены были закрыться. Захаров договорился с ними, чтобы начинали работать, пообещал сырьё, но не менее трёх четвертей продукции, изготавливаемой из него, они должны бесплатно передавать госпиталю.

Таким же образом Алёшкин принял винокуренный завод, находившийся в пяти километрах от Варена, в котором, помимо спирта, оказался большой запас картофеля.