— Язык математики, — подсказал я.

Питолаус резко остановился, будто его поразила молния.

— О боги! Это же… Язык математики! Это что-то… sanctum! Это не просто язык, это что-то большее, чем любой другой язык!

Он правильно движется к тем идеям которые развиваю я, и сейчас я понял что нужно выдвинуть еще одну важную мысль:

— Да! - воскликнул я - Вы правы, учитель! Это не просто язык, это универсальный язык! Математика — это язык, который объединяет всех. Символы, которые понимают одинаково, где бы ты ни был. Нет двойных толкований. Это метаязык. Может быть, это одна из тайн Логоса?

Питолаус застыл, переваривая услышанное. Его глаза вновь вспыхнули:

— Да… Ты прав, Люций! Это, без сомнения, связано с Логосом! Универсальный порядок! Мы обязаны обсудить это с твоим отцом. Это не только развитие математики, но и философии! Прорыв! Универсальный язык… и это язык математики!

Кажется, я добился немного большего, чем просто добавление скобок в вычитания. А ведь я ещё хотел объяснить ему идею приоритетов операций! Но, пожалуй, оставлю это на потом. Сейчас и так слишком много для переваривания.

Глядя на вдохновлённого Питолауса, я понял: его ум уже поглощён не только математикой, но и её философскими аспектами. Уверен, что вскоре всё это начнёт обрастать трактатами, спорами и обсуждениями, где каждую идею будут разжёвывать, оформлять, а затем ещё раз оспаривать.

Что ж, философы любят свои бесконечные рассуждения. А я… я доволен. Моя задача заключалась не в том, чтобы завершить дело, а в том, чтобы дать ему начало. И я вижу, что эта мысль уже стала благодатной почвой для новых идей.

Эти идеи я пока держу при себе. Нет смысла высказывать всё сразу. Тем более, что я сам ещё проверяю и размышляю над ними, ищу возможные ошибки или несоответствия. Если мои выводы будут поставлены под сомнение, это станет провалом, и все мои старания окажутся напрасными.

***

Так и ожидалось, казалось бы, мелочь, банальность, а тут — эффект разорвавшейся бомбы. Новый термин, «парантезы», произвёл настоящий фурор. Отец, будучи приверженцем стоицизма и большим почитателем греческой философии, воспринял его с интересом. Для римлян заимствование греческих слов никогда не было проблемой, особенно если они были наглядными и удобными. Слово быстро прижилось, но дело оказалось гораздо шире, чем просто удачный термин.

Идея математики как универсального языка, будто дрожжи, подняла целый пласт размышлений. Общество словно взялось переосмысливать саму суть чисел, операций и символов. Начались бурные дебаты, которых я даже не предполагал.

Какие только аргументы не звучали! Кто-то предлагал разработать новые символы, чтобы лучше выразить концепты. Другие искали параллели в латинском и греческом языках, пытаясь привязать их к математике. Сравнивались разные языки. Математические операции сравнивались с глаголами. Были даже предположения о существовании ещё не открытых математических “глаголах”, которые могли бы быть выражены на этом новом языке.

Кинул, называется, камень в тихое болото. Я, честно говоря, никогда не задумывался над многими из поднятых вопросов. Философы и математики с энтузиазмом обсуждали то, что казалось мне само собой разумеющимся. Я лишь наблюдал, удивляясь, как моя скромная идея стала катализатором для стольких новых размышлений.

Лишь слегка тревожила возможная чрезмерность этого энтузиазма. Что если появятся странные и ненужные идеи? Но пока всё держится на уровне теоретизации. Ну и пусть так.

Кстати, Питолаус, вдохновлённый моей первой "революцией" в математике, ещё в прошлом году разослал письма своим знакомым по всей Империи, делясь новыми идеями. Ответы пришли из Александрии, Антиохии, Рима и Греции. Каждое письмо доказывало, что его энтузиазм нашёл отклик у тех, кто способен оценить потенциал этих нововведений.

Зимой он сообщил мне, что из Александрии выехала делегация учёных мужей. Они ждут удобной возможности добраться до нашего лагеря, чтобы лично увидеть то, о чём шли разговоры. Какой же сюрприз их ожидает, когда они столкнутся с тем, что здесь уже обсуждается и развивается.

Кажется, всё это действительно приобретает иной масштаб. То, что начиналось как эксперимент в узком кругу, теперь становится частью интеллектуального движения.

Ветер перемен, который я так осторожно раздувал, набирает силу.

***

Утром ко мне в палатку зашёл Декстер, приветствуя ударом кулака в грудь:

— Аве, Цезарь!

— Сальве, Тит.

Наши отношения с ним продолжают укрепляться. Теперь я могу с уверенностью сказать, что доверяю ему. И, кажется, он тоже изменил своё отношение ко мне. Если раньше оно было просто вежливым и уважительным, как того требовал мой статус, то теперь Декстер, похоже, воспринимает меня иначе. Уже не просто как подростка или молодого цезаря. Возможно, на него повлияли мои идеи и успехи? Сейчас в его глазах я читаю не только почтение, но и искреннее восхищение.

Разумеется, я не исключаю, что это может быть показным. Если смотреть через призму паранойи, такая перемена могла бы быть манипуляцией. Но я не вижу в этом смысла: мои отношения с ним и так тёплые, он уже находится в фаворе. Однако полностью отключать бдительность я не намерен. Осторожность — залог долгой жизни.

Сегодня у нас военный совет, где будут обсуждаться планы кампании этого года.

— Знакомься, Цезарь, — сказал Декстер, показывая на ожидающего у входа молодого мужчину лет 25–30. — Это мой хороший знакомый, третий центурион второй когорты Первого Италийского Легиона, Квинт Корнелий Регул.

Я повернулся к гостю и улыбнулся:

— Сальве, Квинт Корнелий Регул! Рад встрече, хотя, кажется, мы уже знакомы.

— Знакомы? — удивился Декстер.

— Да, центурион подходил ко мне осенью. Кажется, это было в сентябре. Выражал признательность за введение новой системы цифр, — пояснил я, припоминая тот случай.

Квинт шагнул вперёд, ударив кулаком в грудь, и склонил голову:

— Аве, Цезарь! Рад, что вы меня запомнили. Я готов служить вам.

— Благодарю, Квинт Корнелий. Я это запомню, — ответил я благожелательно.

Не скрою, что нелегко запоминать лица и имена всех людей, окружающих меня. Их действительно много. Но я знаю, насколько важно для солдат, когда их замечают и помнят. Пример Наполеона из моей прошлой жизни вдохновлял меня. И вот сейчас я был рад, что память меня не подвела. Я вспомнил этот эпизод, и это, без сомнения, укрепило мои позиции в глазах Квинта.

Разумеется, я понимаю, что люди хотят примелькаться перед начальством, выделиться. Это естественно. И я не