Моя мать родом из Кале. А отец был офицером Ост-Индской компании, когда ее встретил и пообещал свою руку и состояние. (Она говорит, что в те времена от нее было взгляда не отвести.) К тому моменту, как она приехала к нему в Саффолк, обнаружилось, что он уже истратил большую часть своего так называемого состояния. Через два месяца после ее приезда его свалила какая-то болезнь, и она осталась шестнадцатилетней вдовой с ребенком.

С той же силой духа, которая привела ее в Саффолк, она вырастила меня сама. А я, знавший все ее жертвы и страдания, с гордостью сказал ей в семнадцать лет, что хочу быть, как мой покойный отец, моряком Ост-Индской компании.

Она встретила новости со вздохом:

– Не смеши меня, Томас, иди почисти картошку.

Думаю, она еще воспринимала меня как ребенка, того, которого посылала принести что-то из погреба, а он звал ее по имени с первым шагом в темноту.

Она напомнила мне об опасностях: болезнях, скуке, штормах, не говоря уже о голландских и французских корсарах, их Компаниях, проигравшихся в торговой игре и ликвидированных. Всю мою юность она кормила меня рассказами о самых печально известных пиратских кораблях: Пренез и его жестокий капитан Дюжарден, Конфианс, черно-желтыми бортами рассекающий волны. Но и тогда эти истории таили в себе какое-то мрачное очарование.

Когда мать увидела, что я принял решение, она вцепилась в мои лодыжки и умоляла остаться. У нее только я во всем мире. Но что это за мужчина, если у него есть только его мать? Я был полон решимости много работать, обрести знания, завоевать дружбу мужчин и заработать столько, чтобы в один прекрасный день картошку для моей матери чистил повар.

Так я посетил банкира – друга отца, – работавшего на Стрэнд, 420, который и устроил меня на морскую службу в достопочтенную Ост-Индскую компанию. Благодаря его великодушию я был принят в команду Пепперкорна, прекрасного парусного судна водоизмещением около 840 тонн и численностью команды 151 человек.

Перед отплытием будущие товарищи устроили мне посвящение. Один из них, Уильям Лоуден, тайно посоветовал мне притащить галлон грога к бизань-мачте, иначе мои будущие товарищи привяжут меня к снастям. Поначалу мои товарищи были раздосадованы вмешательством Лоудена, который по доброте душевной предотвратил их бесчинства. Однако я удивил их тремя галлонами вместо одного, что их обрадовало и впечатлило. До сих пор помню, как Уильям Лоуден дружески похлопал меня по спине и сказал:

– Этот парень далеко пойдет.

И мы отправились в Мадрас и Бенгалию, а сейчас находимся в портовом городе Пондишери, где в течение следующих пяти дней будем ремонтироваться и конопатить швы.

Мы почти не видели самого Пондишери, поскольку все наше время принадлежит Компании. Иногда черные дети стоят на краю причала, наблюдая за нашей работой. Когда мы смотрим в их сторону, они визжат и разлетаются, как стая скворцов.

Сэмюэль Лоуден презирает меня за то, что я машу рукой детям, говоря, что они поголовно карманники и все такое.

Здесь я имею в виду двух совершенно разных Лоуденов. Есть Уильям Лоуден, который спас меня от посвящения, а есть его старший брат, Сэмюэль Лоуден, боцман, у которого лишь малая толика доброты брата.

Сэмюэль Лоуден не всегда был такого угрюмого нрава. Братья Лоудены развлекали нас каждый воскресный обед своими певучими голосами. Но потом Уильям Лоуден умер от абсцесса по пути через Мозамбикский пролив, и Сэмюэль Лоуден больше никогда не пел.

Именно смерть Уильяма Лоудена вдохновила меня на ведение дневника, как это делал он. «Пусть я и не заработал денег, – сказал он мне, – но у меня будет хоть какая-то память о моем пребывании в жидком мире». Я подумал, что это прекрасная фраза – «жидкий мир». Но это Уильям. Куда бы он ни смотрел, его глаза сияли.

* * *

7 июля 1802 г. Сегодня занимался килеванием Пеперкорна. Был удивлен, обнаружив среди нас индуса. Мне сказали, что он будет служить помощником плотника мистера Гриммера, немногословного ирландца – немногословного до тех пор, пока не выпьет кружку грога, после чего он превращается в церковный набат.

Сэмюэль Лоуден был в ярости, заявил во всеуслышание при индусе, что их раса – слабая и ленивая, не лучше мандаринцев и манильцев. «Пятьдесят ласкаров, – провозгласил он, – не сравнятся с одним британским моряком».

Мистер Гриммер сказал Лоудену, чтобы тот шел вилять своим хвостом в другое место.

Либо индус не понимает по-английски, либо он очень искусен, притворяясь глухим. По моим наблюдениям, он перетаскал столько же, сколько и остальные, доставая из трюмов груз, поднимая якорь, даннаж и т. п. Мы перетащили на песок двадцать пушек и обвязали канатами мачты Пеперкорна.

Затем началась опасная часть работы. Мы выстроились в ряд и ухватились за канат, индус впереди меня, раздетый по пояс (он был мулатом); мы уперлись пятками в песок и потянули как один, кряхтя и надеясь, что нас не раздавит, как тех бедняг на Яве; наконец, раздвигая воду, корабль накренился и перевернулся пузом к небу.

Только раз я застал индуса в праздности, и это было, когда мы собрались у борта перевернутого корабля. Ниже ватерлинии нам явился густой, влажный лес водорослей и наросших растений, осколки раковин моллюсков, ракушки, похожие на сверкающие белые зубы. Я наблюдал, как индус постукивает ногтем по ракушке. Он с таким глубоким любопытством изучал ее строение, будто его внимание могло открыть какую-то тайну. Чары рассеялись, когда мистер Гриммер вручил ему стамеску и велел нам всем начинать скрести, потому что, если мы хотим уложиться в график компании, нельзя, чтобы эти налипшие безбилетники нас тормозили.

Август 1802. В пять часов вечера мы подняли якорь и поставили парус под звуки пушечной пальбы. Эхо пробирало нас до костей, чувствовалось подошвами сапог, мы торопились поставить паруса, завернуть брасы, подобрать шкоты. Был прилив, с северо-запада дул сильный ветер. Обычно мы выходили конвоем с другими судами, гуртом безопаснее, но из-за Амьенского мира между Францией и Англией в этот раз наше судно было отправлено в плавание в одиночку.

6-е. Большое прощай, последний видимый кусочек земли…

7-е. Отвязал якоря и смотал тросы для укладки…

8-е. Сегодня мыл палубу, когда обнаружил индуса, привалившегося к борту и обхватившего свою голову так, будто она сейчас отвалится от шеи. Его рвало уже два дня. Я хорошо помню этот ад и как так же страдал при выходе из Дептфорда. Я посоветовал индусу смотреть на горизонт, а