уткнувшись носом в щетину на шее Чудесной Руки, Аббас не дышит.

Гул нарастает и огибает угол, полнясь маниакальными воплями, топот ног пульсирует сквозь камни.

Звуки проходят мимо, Аббас открывает глаза. Он лежит нос к носу с Чудесной Рукой, правый глаз которого залит кровью.

– Сын мой, – слабо произносит Чудесная Рука, и это вызывает у Аббаса прилив сил и уверенности.

Аббас закидывает его руку себе на плечо. Вместе они пробираются через переулок: Чудесная Рука передвигается медленно из-за подвернутой ноги, но может продолжать движение. Воздух густой от гари и дыма, белый смог стоит стеной, затуманивая зрение и забивая легкие, но когда сквозь белую пелену он видит баньян, он понимает, что Делийские ворота уже близко. Если он сможет провести их через Делийские ворота, они познают еще один час, еще один год, а может быть, даже всю оставшуюся жизнь. Искры и запах металла, брызги битого камня. Таща за собой Чудесную Руку, он продирается сквозь упавшие тела – здесь конечность, там лицо – тонкие кости ломаются под его весом. При свисте ракеты он укрывает их за плитой. Присев на корточки, он выглядывает из-за плиты и видит Делийские ворота. Вражеский солдат стоит на коленях на их вершине, направив вниз винтовку и стреляя в каждого, кто пытается пройти. Небо за спиной солдата – оранжевая вспышка, размытое пятно возможности.

Аббас крепче хватает Чудесную Руку, готовясь бежать.

– О, – говорит Чудесная Рука.

Медленно – потому что сейчас кажется, что все происходит очень медленно, – Аббас поднимает глаза на Чудесную Руку. Чудесная Рука вырывается и убегает, почему он убегает, почему ты убегаешь, собирается сказать Аббас, но тут весь мир разом сотрясается, и он падает на землю.

Пронзительный звук в ушах. Кровь во рту. Он чем-то придавлен. Прижавшись щекой к земле, он видит, как Чудесная Рука, прихрамывая, удаляется и успевает почти добраться до ворот, как выстрел сбивает его с ног.

Звуки становятся далекими, затопленными. Его собственное дыхание сбивается до животного хрипа. В сознании проносятся видения: поле ярко-красных тюльпанов. Шелковый мешочек. Оса внутри фиги.

Абба, обхватывающий его за шею.

гирлянды свадебных гвоздик.

маленький деревянный мальчик.

горы Брахмагири. Река Кавери и все ее притоки, впадающие в Бенгальский залив.

горящие корабли в море пепла.

Видения удаляются по мере того, как тьма поглощает его.

* * *

И начинается первый дождь сезона – тот самый дождь, о котором молился Типу, дождь, который мог бы его спасти, – хлещущий потоками, разрывающий грязь, заливающий груды смердящих тел. В небе сверкают молнии, гром раскатывается по земле. Неумолимая буря засасывает гниль в себя. Нет, не стирая ее полностью; на это потребуется время.

У форта есть время. Дождь промывает трещины в его камнях, проломы в его стенах. Вода мешается с кровью и несется по желобам и стокам. Водяные ворота разбухают, река поднимается. Над Шрирангапаттаной клубится дым, поднимаясь от сгоревших домов, крестя город, который отныне будет носить имя, которое его завоеватели смогут (с грехом пополам) выговорить: Серингапатам.

Начинается мародерство. Солдаты пихают драгоценности в карманы, рукава, подмышки. Кто-то тащит на плече бюст Людовика XVI с тонкой бронзовой улыбкой. («Я попросил войска, – сказал Типу Пурнайе, когда прибыли подарки, – а он прислал мне свою голову»). Они несут ситцевые занавески, пылающие шелка, рубины, выковырянные из мебельной отделки. Они несут подушки для паланкина, огнестрельное оружие, украшенные драгоценностями мечи, серебряные булавы, листовое золото высочайшей пробы. Генерал Харрис приказывает запереть городские ворота, чтобы солдаты не могли сбежать с добычей, и солдаты начинают перебрасывать награбленное через стены и приспосабливать простые канаты.

Тогда Харрис сооружает простую виселицу и вешает четверых своих солдат. Других приказывает выпороть. И хотя тигры не имеют никакого отношения к воровству – они просто умирают от голода в своих клетках, – в тот же день двери их клеток отпирают. Бахадур Хан, прихрамывая, выходит на свободу, которую он знал двадцать лет назад, когда его забрали из леса. Шерсть грязная, ребра торчат. Он смотрит в бескрайнее небо и едва успевает сделать вдох, перед тем как его застрелят.

* * *

Дождь отступил, порядок в целом восстановлен.

На парадной площади перед личным дворцом Типу генерал Харрис организовал наградную комиссию.

Грабеж – это хаос; награда – организованный процесс.

Три длинных стола стоят в ряд, семь агентов – распределителей наград и один индусский ювелир изучают каждый предмет, выносимый из тошханы[42] Типу, регистрируют его в журнале, присваивают ему ценность и отдают получателю в соответствии с его рангом. Толпы белых людей ждут своей очереди. Среди них полковник Гораций Селвин. Рядом с полковником – Рангаппа Рао, его помощник и сепай[43] в составе Мадрасской пехоты.

Рангаппе, или Руму, как его называют, такой способ ведения дела кажется сомнительным. Но Рум держит свое мнение при себе. Его единственная задача – дождаться объявления имени полковника Селвина и сохранить спокойствие. Это непросто: в воздухе витает зловоние мертвых тел, сваленных в кучу подальше от глаз, но продолжающих обвинять своим запахом.

С тех пор как Рум стал помощником полковника Селвина, у него не осталось друзей среди других сепаев. Временами ему немного одиноко. Но есть и плюсы. По крайней мере, он не один из тех несчастных, кому поручено складировать трупы в кучи. Как же много трупов. Два часа ушло на то, чтобы их все убрать. Два часа.

(Но он не позволит себе жалеть этих людей, о нет, он десятилетиями ждал падения Типу, представлял, как проткнет большими пальцами его глаза, как вонзит ржавый нож в сердце этого рыхлого ублюдка…)

– Как ты думаешь, ей понравится брошь? – спрашивает полковник Селвин.

Рум реагирует настороженно.

– Милорд когда-нибудь видел, чтобы леди Селвин носила брошь?

Полковник Селвин щурится, словно пытаясь вызвать в памяти воспоминание о том, как его жена носила брошь. Рум никогда не встречался с леди Селвин, но за месяцы службы из рассказов полковника Селвина у него сложилось в целом негативное впечатление.

– Неисправимая женщина, – сказал однажды полковник Селвин, склонившись над письмом, лежащим на импровизированном столе. Они в палатке на окраине Порто-Ново. – Она только что купила деревянное жабо, вырезанное Гринлингом Гиббонсом. Зачем нам деревянное жабо? И заметь, она не спрашивает разрешения купить. Она информирует меня. А сколько еще вещей, о которых она мне не сказала! Как о той ужасной картине леди Дигби на смертном одре, – полковник Селвин прикрыл глаза рукой. – Газета Твикенхэма напечатала карикатуру, изображающую меня и леди Селвин сидящими на горе диковинок, среди которых – что там было? – а, да, кости мышки, пробежавшей по ноге