Шрифт:
Закладка:
Окушко узнал, что Горбунин принял яд, это подтвердилось и наличием осколков ампулы во рту, и вскрытием. Началось следствие. Из города Б. доставили самолетом двух людей для опознания. Прилетал на два-три часа Крутов, и было установлено, что это действительно Горбунин, дело которого не было закрыто.
Крутов заезжал на часик к Окушке, и за чаем Евгений Степанович рассказал ему все обстоятельства этой встречи и о том, как он мучился, стараясь понять, кого он ему напоминает.
В первые дни, заплаканные и потрясенные горем, Варя и Ольга Владимировна почти не выходили от Окушек. Они вызвали телеграммой Игоря, старшего сына, и он на второй же день был в Гарске.
Уже первые расспросы и то, что дело попало в КГБ, их насторожило. Но они, конечно, не догадывались еще, как много им придется перенести и в процессе страшного узнавания, а затем, может быть, и в течение всей жизни, испытывая муки позора за преступления мужа и отца.
На пятый день они не пришли к Окушкам. Юрий, возвратясь с работы, был удивлен их отсутствием и тут же поехал к ним. Он застал их в крайне подавленном состоянии; они уже знали и о Шуре, и о Крутове, и о первой встрече Горбунина с Окушкой, одним словом, знали, кто он. Узнали и о том, что он вовсе не Старков, а Горбунин.
Поехать к Окушкам они отказались наотрез. Варя все время молчала, вышла на минутку проводить Юрия и попрощалась с ним сдержанно и сухо, заявив, что сейчас она не может оставить мать одну.
Юрий возвратился домой расстроенным и сразу же прошел в кабинет и увидел отца и мать. Они сидели порознь, молча, казались сердитыми друг на друга, а у матери были заплаканные глаза.
— Папа! — обратился Юрий, усаживаясь рядом с матерью.
— Да?
— Они не поехали к нам, — вздохнул он и развел руками. — Ничего не говорят, страшно убитые и приехать отказались.
— Они теперь узнали все.
— Папа, может, тебе или маме съездить туда со мной и еще раз их успокоить и пригласить.
— Их теперь ничем нельзя успокоить. И ехать туда ни мне, ни матери, наверно, не следует сейчас.
— Но они же убиты и одиноки здесь.
— Они всегда теперь будут одиноки.
— Как это? Почему ты так говоришь, папа? — Он смотрел на отца растерянно, с предчувствием чего-то нового, еще более неприятного.
Юрий и Света уже знали и об обстоятельствах гибели, и кто такой на самом деле Старков-Горбунин. Но Евгению Степановичу показалось, что оба они отнеслись к этому сообщению несколько бездумно, легко. Света только пожала губами, изобразив на лице мимолетное удивление и, не выразив больше ничем своего отношения, молча ушла к себе. И сын, как показалось отцу, тоже довольно спокойно выслушал эту новость. Он продолжал ходить к Варе, как будто ничего не произошло, приводил ее сюда, и по всему его настроению было видно, что он ждет, когда же кончится вся эта грустная канитель и, наконец, можно будет справить свадьбу.
Окушко был расстроен такой реакцией детей, а тут еще и жена его заняла странную позицию. Только-только перед приходом Юрия у него был разговор с ней, и он прямо и решительно заявил ей, что никакой свадьбы теперь вообще не может быть и что он исключает Варю как невесту сына.
Елизавета Андреевна, как это нередко с ней бывало и раньше, когда брали верх ее убеждения, стала возражать мужу, хотя и не очень резко, но все же настойчиво. Она доказывала, что ни Ольга Владимировна, ни тем более Варя тут ни при чем, а главное — это принесет страдание Юре, что она не согласна с такой его категоричностью.
— Ведь об этом в городе сразу же узнают, Женя, и пойдут, кривотолки всякие.
— Так что же, по-твоему, надо делать?
— Пусть уж будет это просто несчастный случай, что ли. Нам невыгодно, чтобы о нашей семье распространялись всякие нелепые слухи.
Окушко впервые за всю совместную жизнь не сдержался и, вскочив, зло накричал на жену, заявив ей, что так может говорить только слепой человек, что у нее нет нравственных принципов, если она готова породниться с семьей изменника, убийцы и палача.
Елизавета Андреевна никогда еще не видела мужа в таком состоянии.
Юра появился сразу же после этого разговора, но о сути его не догадывался и верил, что его преданное отношение к Варе родители одобрят. Он любил Варю сильно и сейчас с еще большей нежностью относился к ней, словно хотел подчеркнуть, что ничто не может их разъединить. И теперь, все еще не понимая равнодушного тона отца, заговорил с заметным упреком в голосе:
— Но ведь это, папа, не по-товарищески оставлять близких людей в беде!
— Беда беде рознь, сынок. Вору и убийце, когда он попадается в руки властей, это тоже кажется бедой.
— Странно! Какое это отношение имеет к Варе? — Юрий покраснел, губы его задрожали и скривились в презрительно-ироническую улыбку.
Отец понял его состояние, и на какой-то миг ему стало жалко сына. Ведь это же и в самом деле огромное горе для него, еще не искушенного жизнью юноши, расстаться с любимой за три дня до свадьбы.
Окушко сидел, полузакрыв глаза. Он хорошо знал, что, как только начинает сильно нервничать и переживать, тут же усиливается боль в пояснице, и тем сильнее, чем сильнее напряжение и тревога. Сейчас эта боль вызвала совершенно неожиданную ассоциацию: он вспомнил последние минуты расставания с фронтом, когда, тяжело раненный, лежал в землянке. Он увидел тогда лицо Шуры, ее глаза, грустную, но искреннюю дружескую улыбку. И эта улыбка, и особенно ее слова были настолько ему нужны в тот момент, что впервые почувствовал тогда, что будет жив, что они действительно еще встретятся. Это прощание осталось навечно в его сердце. Сейчас его раздражало упорство сына, и он мог бы накричать на него, но сдержался и, превозмогая боль, все-таки произнес так, чтобы ни у кого из близких не осталось сомнения в его словах:
— Ты зря так, Юра. Зря… Подумай. Разум не может долго находиться в слепом плену у сердца. Ты человек взрослый и можешь поступать так, как тебе подсказывает твоя совесть.
— Вот я и хочу поступить по совести.
В это время вошла в кабинет Света. Она вернулась из консерватории чуть раньше брата и, находясь
