Шрифт:
Закладка:
Как маленький ребёнок, Коломан вскочил, отбросил одеяло и, забыв про хромоту, чуть не запрыгал по покою.
– Попадёшься ты в капкан, князюшко, дядюшко! Смешно, Фелиция, моя королева! Один мой дядя перед кончиной поведал, как облапошить и прибрать к рукам другого!
– Что ты расшумелся? В постели ты не так пылок.
Фелиция сильными руками сгребла его в охапку и с громким смехом положила обратно на кровать.
– Кирие элейсон! Просто как в сказке! – Коломан усмехался, удивлялся своей несообразительности и зачарованно качал косматой головой.
В этот миг Коломану показалось, что Киев у него в кулаке. И будоражила его ум, захватывала, несла в заоблачные выси дерзкая мечта о пятом мировом царстве, о Великой Мадьярии.
Глава 22. Золото и евреи
Дело было тайное, скользкое и хитрое. Вечером, когда над Эстергомом сгустились сумерки и королевский дворец опустел, двое стражей ввели через чёрный ход и грубо швырнули к ногам Коломана трясущегося от страха седобородого еврея.
– Выйдите, оставьте нас, – поспешил Коломан отпустить стражей.
– Сядь! – кивнул он на лавку.
Еврей несмело поднялся с колен, отряхнулся и, подобрав полы длинного серого плаща, присел на край обитой парчой лавки.
– Ты богат, Иеремия, – начал Коломан. – Не спорь, я знаю.
– Дозволь возразить, светлый государь. – Еврей приложил руку к сердцу. – Великое несчастье постигло мой народ. Король чехов Вратислав прогнал бедных евреев из своей земли. Он отобрал всё накопленное ими богатство.
– Не совсем так было, Иеремия. – Коломан снисходительно улыбнулся. – Покойный король Вратислав сначала приказал вам креститься, а когда многие из вас захотели вскоре вернуться в свою веру и просили дозволить им уехать из Чехии, он и захватил всё их добро. Как сказал придворный камерарий короля: «Не принесли вы сюда иерусалимских сокровищ, нищими вы пришли, нищими вон ступайте». Возрази: разве не был этот камерарий прав?
– Прав, прав, светлый государь, – согласно закивал Иеремия. – Откуда у нас богатство? Мы, бедные несчастные иудеи…
– Довольно тебе врать, Иеремия, – усталым голосом прервал его излияния король. – Золота и серебра у вас хватает. Не пора ли и мне поступить, как Вратиславу, взять ваше добро себе в казну?
– Государь, смилуйся! – Иеремия рухнул ниц.
– Да встань ты! – недовольно поморщился Коломан. – Позвал я тебя совсем для другого дела. Видишь на столе мешочки? В них – золотые солиды[173], серебро, арабские дирхемы, немецкие талеры, монеты короля Ласло. С ними поедешь в Киев. Ты ведь ведёшь там торг, Иеремия. Твой сын держит в Киеве лавку, занимается ростовщичеством. Известно тебе, что князь Святополк жаден до золота и серебра, но земли его нещадно разоряют куманы? Нечего взять с нищих крестьян, неоткуда пополнить сокровищницу. Вот и дай князю кредит. Будто бы от себя, пусть он пока не знает, что эти монеты – мои. А когда настанет время платить, откроешь ему истину. Пусть вот тогда дядюшко-князь поскачет в моей узде.
– Светлый государь, я боюсь! – с жаром затряс бородой Иеремия. – Князь не заплатит, прикажет убить меня. Опасное дело.
– Если не сделаешь, как велю, Иеремия, последую примеру Вратислава, выгоню вас. Выбирай. И не бойся, никто тебя не тронет. Дело верное, а главное, выгодное. Для тебя выгодное. Ты себя-то не забудешь, знаю я вашу породу. Часть моих денег наверняка отдашь в долг людинам. А с резов[174] немалую выручку иметь будешь. Но мне не деньги здесь важны, их не жалко потратить. Мне хомут на Русь надеть надо. В Киев поедешь с посольством, под охраной, чтобы ничего в пути не приключилось. Всё ли понял? Теперь бери деньги и уходи.
– Мудр государь, мудр, – кланялся Иеремия, пятясь к двери и отвешивая поклоны. – Всё створю, всё сделаю.
Он крепко прижимал к груди тугие мешочки и прикрывал их полой плаща.
Глава 23. Ольгино признанье
Ольга стояла перед Тальцем прямая, высокая, в угорском праздничном наряде. Белая сорочка с красной узорчатой вышивкой покрывала её плечи и грудь, широкую длинную юбку перехватывал в талии узкий кожаный поясок с золотистой бляшкой, на ногах посверкивали начищенные до блеска чёрные кожаные сапожки. На голове девушки поверх светло-серого платка, плавной волной ниспадающего на спину, красовалась пёстрая красно-синяя шёлковая ленточка.
– В хоромах твоих запустенье. Челядь разленилась, на поварне тараканы ползают чёрные, стены серые от копоти, – жаловалась она, лукаво подбоченясь. – Нет в доме хозяйского глазу. Еды никоей, окромя угорского гуляша[175], несть. Гляжу, одичал вовсе ты, воевода Дмитр.
– Тальцем зови, – хмуря брови и недовольно крутя длинный висячий ус, ответил ей воевода. – То для круля я – Дмитр, а для своих – Талец.
– Талец? – Девушка звонко рассмеялась. – Почто тя тако кличут?
– Сам не ведаю. Говорят, весною народился, когда снега тают. Вот и прозвали.
– Давно, верно, Талец, не едал нашего русского борща. – Ольга поставила перед воеводой широкую глиняную миску с ароматно пахнущим красным борщом. – Хлебай. А вот те каша с пшена сорочинского[176], из печи токмо вынута, горячущая. Да хлеба возьми.
Талец ел быстро, с жадностью. Ольга, подперев кулачком румяную щёку, сидела на лавке напротив и смотрела на него с грустной улыбкой.
– Чего глядишь? – усмехнулся Талец, закончив трапезу и разгладив ладонью усы. – Вот что, дева. Гляжу, тоскуешь ты тут, у мадьяр. Может, воротить тя в Русь? Послы в Киев поедут, круль снаряжает. Вот с ими б…
– Не у мадьяр я в гостях, а у тя, воевода, – качая головой, мягко возразила ему девушка. – Ты меня спас, из полона свободил, приютил, некуда мне ехать. Видно, судьба такая. Что в Руси? Никого несть, как и у тя. Нет, Талец, с тобою остаться… Хощу. Не гляди, что млада. Помыкалась в полоне, много чего перевидала, перестрадала.
– И что ж с тобою деять, дева? – вздохнул Талец.
Ольга внезапно вспыхнула, вскочила
