Шрифт:
Закладка:
Ласло то приходил в сознание, то впадал в беспамятство и бредил. В Эстергом посланы были скорые гонцы; монахи, шепча молитвы, чутко прислушивались и ловили каждый звук за окнами. Ждали Коломана, ему надлежало по смерти Ласло воздеть на чело священную корону Венгрии. Недолюбливали монахи королевича, не жаловал он их, не был щедр на подношения церквам и монастырям, ни одного костёла не построил, ни одной захудалой базилики не возвёл, но он всегда поддерживал римского папу против германского императора Генриха и потому считался истинным сыном римской церкви. Не то что его братец Альма – тот готов и самому дьяволу душу заложить, сносится тайком с отлучённым и проклятым германцем, надеется с его помощью овладеть престолом. Нет, такому человеку никак нельзя отдавать корону.
Монахи горестно вздыхали, на глазах их проступали слёзы, заканчивалась для них спокойная сытая жизнь. Коломан жесток, прижимист, не станет давать им новые угодья и пашни, Альма – вовсе лютый враг, может и самой жизни лишить.
– А помните, братья, как Коломан приказал повесить аббата Франциска из Тюрингии? – спросил, опасливо озираясь, жирный как боров бенедиктинец.
– Тише. Тсс! – зацыкали на него, отчаянно замахали руками другие. – Скачут, идут сюда.
На высокой лестнице раздался знакомый многим стук посоха и шарканье. В дверях появился Коломан в долгом чёрном кафтане и низких чёрных же башмачках на шнурках. Голову его покрывала войлочная шапочка, руки судорожно сжимали посох.
– Оштавьте меня одного ш королём! – неодобрительно окинул он чёрным глазом толпу монахов.
Те, покорно кланяясь, бесшумно выскользнули из покоя. Коломан снял шапку и скромно присел на лавку у ног умирающего. Ласло слабо улыбнулся, чуть заметно кивнул ему и срывающимся голосом зашептал:
– Это ты?… Мой племянник… На тебя… Оставляю своё дитя… Мадьярскую державу… Я пресёк распри… Раздвинул её границы… Ты… Продолжай начатое… Помни… С горних высот будут смотреть на тебя… Наш предок – князь Арпад[168]… И твой отец Геза… Войди в землю хорват… Проложи мадьярам путь к Ядранскому морю[169]… Я не успел… Это главное дело… Второе: обереги… Нашу державу… От посягательств германца… Если захочешь воевать с Русью… Делай это тихо… Чужими руками… Понял?
– Не совсем, дядя. Поясни. – При последних словах Ласло Коломан заметно оживился и подался всем телом вперёд.
– Золото… Евреи… Деньги… Кредиты… – шептал Ласло. Взор его помутился, он начал бредить.
Коломан торопливо поднялся и распахнул дверь.
– Лекаря сюда! Живей! – приказал он слуге.
– Королевич, тут не лекарь нужен уже – священник, – с горестным вздохом вымолвил просунувший голову в дверь покоя жирный монах-бенедиктинец.
Коломан озабоченно хмурил чело.
«Не успел, не успел поведать мне о Руси», – думал он с досадой, глядя на неподвижное тело дяди и хлопочущих вокруг него лекарей и монахов.
– Король скончался, – хрипло сказал долговязый монах в тёмной сутане с большим серебряным крестом на груди.
– Вели седлать коней! В Эстергом скачем! – коротко велел Коломан дворецкому. – Надо спешить! Как бы Альма не перебежал мне дорогу.
…Король Ласло умер в жаркий день 29 июля 1095 года. На престол Венгрии вступил Коломан – он стал девятым по счёту королём из династии Арпадов.
Глава 19. Король Коломан
Изумлённо смотрел Авраамка на красавицу-половчанку. Ему не верилось: неужели это та самая Сельга, возлюбленная несчастного и глупого князя Романа? Шестнадцать лет без малого минуло, а она вот стоит перед ним, всё такая же красивая, гибкая как лань, бархатистые ресницы прикрывают томные кошачьи глаза, иссиня-чёрные с лёгкой проседью волосы перетянуты шёлковой ленточкой, на ней короткая куртка, атласные голубые шальвары, высокие сапожки облегают тонкие сильные ноги.
Словно воротилось далёкое прошлое, вспыхнуло в памяти былое: степь, вежи, багряное вечернее солнце, раздражённый голос Романа, пронзительный Сельгин смех.
Половчанка тоже узнала Авраамку и тоже удивилась. Они долго стояли друг перед другом, не в силах отвести очей, и молчали, не зная, как теперь быть и что говорить.
Авраамку вызвал к себе Коломан, и они столкнулись в широкой приёмной зале, вдоль которой расставлены были ряды длинных скамей и лавок.
Коломан сидел на троне, немного смешной, сейчас казавшийся особенно маленьким в огромном кресле. И сидел-то как-то неловко, боком, так, будто случайно очутился здесь, вскарабкался еле-еле, неизвестно для чего, наверное, чтобы повеселить или попугать собравшихся баронов.
Проницательный молодой король сразу заметил смущение списателя.
– Эй, Авраамка, подойди ко мне! Ты, верно, знал раньше эту куманку. Расскажи-ка о ней.
– Эта женщина, государь, была когда-то невестой русского князя Романа.
– Князя Романа? – Коломан недоверчиво качнул головой. – Ты не ошибся, друг мой?
– Нет, государь. Она ведь тоже признала меня.
– Как давно это было?
– Почти шестнадцать лет прошло, государь. – Авраамка с трудом подавил тяжёлый вздох. – Её зовут Сельга, она очень несчастна. Половцы говорят – до сих пор хранит память о князе Романе. Её родичи вероломно убили молодого князя и бросили его тело на растерзание хищным зверям.
– Кипчаки всегда были вероломны, – проворчал сидевший сбоку на лавке, неуклюже расставив ноги, чубатый печенежский хан. – Они рушат любые клятвы. Твой писец говорит правду, король.
Коломан хмуро кивнул. Странно, он никогда не ведал жалости к людям; сам будучи обделённым Богом и природой, злобно завидовал всему здоровому, сильному и красивому, а сейчас в душе его вдруг пробудилась жалость к этой прекрасной куманке, молчаливой и отрешённой. Он велел поселить её во дворце, поить, кормить, приставил стражей и служанок и сам не знал и даже доселе не думал, как быть дальше с этой женщиной, куда её девать.
Может, отдать Авраамке? Нет, Авраамка не возьмёт её, он предан, как говорят, по гроб жизни одной русской вдове-княгине. А если воевода Дмитр пригреет её? Но нет,
