Вот бы ему, Коломану, прогнать стареющую Фелицию и взять в жёны Сельгу! Но увы – короли не вольны выбирать, они должны быть выше всей этой мелкой суеты и плотских помыслов. Они – почти как монахи.

Коломан привычно криво усмехнулся.

Сельгу увели из залы служанки, ей здесь было явно не место, невесть как забрела она сюда из отведённых ей покоев. Видно, беспечная охрана не уследила. Угры хороши бывают в битвах, но в делах, требующих терпения и скрупулезности, ведут себя, как малые дети.

Коломан снова невольно усмехнулся. Жестом руки он велел баронам рассесться по скамьям и лавкам. Возле трона уже расположился старик палатин в нарядном аксамитовом кафтане. Новый король начал первый свой совет.

Он говорил, как всегда, спокойно и твёрдо, расспросил воевод о положении на границах с Германией, толстого епископа вежливо попросил посвятить его в дела римской церкви, выслушал польского посла, который долго говорил о дружбе и преподнёс грамоты князя Владислава Германа, увенчанные вислыми серебряными печатями.

К концу совета Коломан стал рассеян, он почти не слушал жаркие споры баронов о земельных угодьях, не внимал витиеватым речам иноземных посланников – ум его занимала Русь, из головы не выходили предсмертные слова дяди: воевать с Русью тихо. Евреи. Кредит. Золото…

В воспалённом мозгу всё мешалось, мыслям не хватало ясности. Коломан поспешил закончить совещание. Ему захотелось остаться одному и всё тщательно взвесить и обдумать. Решение было где-то совсем рядом, но упорно не шло в голову.

Он молчал, сидя один в кресле в огромной зале, давившей на него своей величиной, смотрел на цветастые ковры со сказочными птицами, просил помощи у Бога и у духа предков – загадочной легендарной птицы Турул. Русь и евреи. В чём тут связь?

Наверное, он переутомился, устал, надо отдохнуть, прийти в себя. В конце концов, слишком тяжёлая ноша – в одночасье стать королём, ощутить, что один держишь ответ за великую державу, могучую и молодую, полную живых сил.

Да, держава мадьяр молода и велика, с ним, Коломаном, все вынуждены считаться. Вот надменный император Алексей Комнин прочит в жёны своему старшему сыну Калоиоанну дочь почившего Ласло, красавицу Пириску, сулит золото, даже готов уступить какую-то там пограничную область. Над этим предложением не мешало бы подумать. Другую дочь покойного Ласло, Аранку, тоже сватают – люди киевского князя Святополка обхаживают её покои, преподносят дорогие дары. У князя подрастают сыновья.

Есть ещё другие женихи, во дворце топчутся франки и сицилийские норманны, ромеи и волохи, чехи и датчане. Целый ворох забот обрушился на его голову, и не от кого было ждать поддержки и помощи. Своей головой если не думать, то на чужую полагаться – пустое.

Но он привык: всегда, всю жизнь – только сам, только Бог – союзник, только собственный ум и собственное упорство – верные помощники. Коломану было тридцать с небольшим лет, он жаждал величия и славы, но при этом обладал изворотливым и тонким умом. Такие люди, как он, с самого своего рождения ущербные и лишённые полнокровных радостей, с годами становятся хитрыми, учатся уворачиваться от безжалостных ударов судьбы, приспосабливаются лучше других к жизни, цепляются за неё, норовят ухватить за вожжи лукавую колесницу фортуны, а если ещё к хитрости добавляются воля и твёрдость, взлетают порой до высот величия и мудрости. Коломан обладал всеми этими качествами, беда была в другом: оказавшись на троне, почувствовал он наряду с тяжестью вкус власти, и от этого у немощного больного урода-горбуна немного кружилась голова. И была ещё родовая, невесть откуда взявшаяся спесь, которую он сдерживал и подавлял, но она время от времени прорывалась наружу, делала его надменным, величественным, но вместе с тем словно бы упрощала, принижала. Странно устроена жизнь, сложен и запутан характер человека, соткан он из противоречий и несуразностей.

Коломан сильно отличался от других людей, но, в сущности, был таким же, и страсти владели им те же, и мысли и сомнения в душе были такими же. Сидя в одиночестве в зале, он вдруг остро ощутил это и сам себе удивился.

Глава 20. На полном скаку

Авраамка и Талец неторопливо ехали верхом по узкой кривой улочке Эстергома.

– Как Ольга? Что будешь с ней делать? Вернёшь на Русь? – допытывался гречин.

– Дам девке сперва успокоиться. Торопить её не стану. Гляжу: исстрадалась вся, бедная. А там, как знать? Чую, друже, душа у ей чистая, а голосок!.. Что журчанье ручейка! Сердце захолонуло, как услыхал.

– Вижу, крепко задела она тебя, Талец! – рассмеялся Авраамка. – Жениться бы тебе. Своя ведь она, славянка, да и судьба с твоей схожа.

– Ты перестань-ка глупости болтать. Куды мне?! – Сердито перебил друга Талец. – Я ж для её старик! Сорок лет стукнуло уж, а она – яко цветок, молодица красная. Скажи лучше о половчанке. Ну, о коей круль тя вопрошал.

– Чего о ней говорить? Знал её раньше, вот и всё. Половчанка и половчанка.

Они выехали на просторную площадь, откуда круто спускался к Дунайской пристани широкий пыльный шлях.

– Легка на помине. – Авраамка указал на Сельгу, которая, ведя в поводу мохноногую степную кобылку, неторопливо прогуливалась возле лавок арабских и персидских купцов. За ней следили два высоких угра в булатных шишаках. Они держались сзади невольницы на почтительном расстоянии и выказывали ей всяческое уважение.

Друзья сразу и не поняли, как всё произошло. Из-за поворота дороги вынеслась на площадь на полном галопе запряжённая вороными долгогривыми фарями, богато раскрашенная узорами квадрига[170]. Серебром отливала дорогая обрудь, возничий был тоже в серебряной дощатой брони, лицо его покрывала булатная личина.

Квадрига налетела на Сельгу, сбила её с ног, кони яростно заржали, взвились на дыбы, забили копытами, половчанка отчаянно завизжала. С грохотом и треском, ломая кости, проехались по ней колёса квадриги. Колесница с возничим, не останавливаясь, вылетела к крутому спуску и скрылась в туче пыли.

Талец и Авраамка обомлели, лежащую Сельгу окружила громко галдящая разноязыкая толпа. Талец спрыгнул с коня, подбежал к половчанке и перевернул её на спину. Половчанка была