Шрифт:
Закладка:
Социологию – говорит Мангейм в этой статье – Германия начала воспринимать с запозданием; «…давно она стояла среди других, непрошенная, нежеланная: сторонняя наблюдательница, представлявшая, по сути, только общественную оппозицию»315 – здесь Мангейм отсылает к мысли Курциуса о том, что социология становится декорацией для леворадикальных движений и для революционизма всякого рода, – но, по Мангейму, это вовсе не современная проблема, а некий уже пройденный этап. Немецкую социологию, утверждает Мангейм, некорректно сравнивать с французской: последняя использовалась как агитационное оружие в борьбе против религиозных пережитков и роялистского реакционизма; в Германии же социологическое мышление со времен Вебера, Трёльча и Шелера направлено было к синтезу буржуазного начала с социалистическим; немецкая социология призвана ответить на следующий двойственный вопрос: «Где мы находимся в историческом времени, как в этом времени нам определить место для своего духа и своей души?»316 Социологическая проблематика как таковая очень быстро вышла за собственные пределы и двинулась в двух направлениях: философском и политическом; немецкая социология стала единственной дисциплиной, сумевшей объединить вопросы философии с непосредственностью бытия; она сделалась «органом нового антропогенеза», открыла пути новому отношению к жизни, «к расширенной форме существования»317. Мангейм многократно пользуется словом «расширение», характеризуя задачи немецкой социологии: это в общем виде «расширение границ сознания и души»318. Открывающиеся перспективы нового существования заставляют социологию осмыслить и радикально пересмотреть все предыдущие «возможности бытия», которые ранее считались абсолютными величинами. Но здесь, уточняет Мангейм, речь должна идти не о каком-то частном методе, который ставит под сомнение то одну, то другую абсолютную величину; вместо этого социология рассматривает абсолютизирующее мышление как таковое и ставит вопрос о связи мышления с конкретными ситуациями.
Эти предварительные замечания Мангейм обосновывает следующим образом: он посчитал необходимым представить сначала «ситуационный анализ» и восстановить контекст развития социологического учения в Германии, поскольку этот контекст высвечивает некоторое несовершенство суждений Курциуса: сама дисциплинарная структура социологии гораздо шире и сложнее, ее даже отдаленно нельзя сравнивать с французской политической социологией времен Третьей республики; кроме того, Курциус, по Мангейму, ошибочно отождествляет «Идеологию и утопию» с немецкой социологией в целом:
Э. Р. Курциус… оказывает мне часть, напрямую связывая мои взгляды с тем новым положением, которое заняла немецкая социология… Но я считаю необходимым четко разграничивать одно и другое: в дальнейшем, отвечая Курциусу, я неизбежно займусь самоинтерпретацией, а о других существенных направлениях нашей социологии вынужден буду умолчать, поскольку в данном случае сам критик их не касался319.
Тем не менее Мангейм почти сразу делает и второе уточнение (стоит отметить, что первое – о границах между положением немецкой социологии в целом и личными взглядами Мангейма в частности – тем самым несколько размывается): та социологическая мысль, что представлена в «Идеологии и утопии», не порождена частным переживанием сиюминутной ситуации (как сказано у Курциуса) – она стоит в тесной взаимосвязи с немецкой традицией и всей структурой общественной жизни:
…Курциус видит в моей книге, во всем ее душевном и духовном настрое отображение «невротического шока» последних пятнадцати лет: ему, возможно, хотелось бы в это верить, но он ошибается – во всех своих основаниях «Идеология и утопия» накрепко увязана с базовыми структурами нашего общественного и духовного бытия; практически всеми главнейшими своими импульсами моя книга обязана немецкой традиции…320
Курциус, по Мангейму, – «программный представитель учения об автономии духа» (терминологически неясное определение; вероятно, Мангейм имеет в виду идеалистическую автономию духа по Канту и Фихте?), и под традицией он признает «только свою собственную конкретную традицию»: все, что в нее не укладывается, он «интерпретирует с точки зрения психопатологии» и полагает враждебным к традиции как таковой321. Правда, та традиция, в пределах которой, по его собственным словам, стоит сам Мангейм (Трёльч – Шелер), в действительности Курциусу довольно близка: другое дело, что Мангейм в рамки той же традиции вписывает еще Макса Вебера, к социологическому учению которого вопросы были не только у Курциуса, но и у Шелера.
Обвинение в том, что я главным образом занимаюсь «социологией тенденций», тоже сложно будет отстоять перед ученой публикой. Социология знаний в том виде, в каком я ее практикую, введена была в действие именно для того, чтобы эмпирическим образом выявить во всех направлениях духовно-исторической и политической мысли особые точки соприкосновения с иррациональным; вторая задача – выяснить и аналитически продемонстрировать, откуда вообще такие установки прорываются в понятийный и категориальный аппараты322.
Курциус, по Мангейму, не замечает честного стремления новой социологии к установлению истин: «Стремление к объективности зашло у меня так далеко, – добавляет Мангейм, – что я даже проанализировал с этой же точки зрения свои собственные взгляды…»323 В «Социологии или революции?» уже присутствует новый, дописанный Курциусом фрагмент на эту тему, касающийся, правда, не Мангейма лично, а проблем самой этой методики, когда объектом суждения становится само суждение. Дальше Мангейм подступает к самому главному:
Теперь я хотел бы остановиться на двух дальнейших возражениях моего критика, на которые обязательно нужно ответить: во-первых, Курциус через них налагает на меня некое «моральное бремя», а во-вторых, они просто могут представлять интерес и иметь значение в целом. Здесь я имею в виду приписывание мне «нигилистических» взглядов и враждебного отношения к идеализму; коснусь я и проблемы взаимоотношения философии и социологии.
Тот динамический реляционизм, который я отстаиваю, к нигилизму не имеет ни малейшего отношения. Вырос он из стремления преодолеть, насколько это возможно, ограниченность и замкнутость всех отдельных точек зрения. Нынешний кризис, экзистенциональный и идейный, безусловно может быть преодолен, и мой метод исследования нисколько не ставит этого под сомнение: а значит, он уже не может быть нигилистическим; я только призываю, в интересах расширения горизонтов, на одно мгновение усомниться в любом своем мнении, каким бы оно ни было, и подержать in suspenso то самогипостазирование, которое неизбежно становится мыслительной привычкой324.
Мангейм – это примечательно – считает, что его социология призвана к разрешению сложившейся в немецкой мысли критической ситуации, а Курциус несправедливо усматривает в ней
