От начала и до конца статья «Социология – и ее границы» построена, по сравнению с четвертой главой «Немецкого духа», совершенно иначе; открывается она (вполне в духе Курциуса по меркам 1929 года) с французских параллелей:

В духовной истории Третьей французской республики имели место приснопамятные разногласия по поводу социологии. Социология позитивистского толка представлялась тогда прекрасным инструментом для формирования секуляризованных масс. Как только было научным образом установлено, что индейцы бороро в своих культовых танцах отождествляют себя с попугаями, то испарилась с этим и магия литургии, и первые народные просветители, уже к ней невосприимчивые, с легкостью ее отвергли. Социология служила тогда официальной идеологией в культурной борьбе «красных» с «черной» Францией. Но потом социологию гладили уже против шерсти – можно вспомнить сарказмы того же Пеги – и ведущая французская интеллигенция вскоре от увлечения социологией отпала. На сегодняшний день социология во Франции больше не вызывает партийных дрязг и не делается уже воинствующей доктриной; она стала тем, чем и должна была стать изначально: честной научной дисциплиной, отраслью специального знания290.

Далее он переходит к тогдашнему положению социологии в Веймарской республике, выстраивая саму параллель на республиканстве двух государств, столкнувшихся с «социологизмом», и одновременно отсылая к опыту Первой мировой, ошибки которой могут повториться в войнах интеллектуальных:

Стоит ли ожидать похожего спектакля в немецкой республике? Признаков тому все больше, и хорошо бы нам за ними следить повнимательнее. Печально, если нам придется проходить через такое же духовное смятение, вступать в такие же духовно-политические баталии, какие во Франции давно уже отгремели. Молодая и чрезвычайно плодотворная дисциплина была бы в таком случае дискредитирована, а все духовные энергии, которые могли бы пойти в творческом направлении, растратятся на затяжную позиционную войну291.

Следующее замечание Курциуса, тоже отсутствующее в «Социологии или революции?», посвящено претензиям отдельных наук на всеобщее значение – всепроникающий «социологизм» ставится в ряд с другими подобными примерами:

Нет ничего нового в том, что отдельная наука может раздуваться до универсальной. То же самое пережила уже зоология (по Геккелю), химия (по Оствальду), сегодня такую стадию проходит психоанализ; совсем недавно к универсализму подступала еще педагогика, но здесь попытка была совсем уж с негодными средствами. Империализм отдельных наук – характерная черта общей ситуации в нашей науке, которой остро не хватает философского осмысления и внутренней духовно-образовательной культуры. Это временное помутнение критического духа292.

Как можно заметить, здесь Курциус еще не связывает универсалистские претензии отдельных наук с левореволюционным подходом; напротив, он видит в этом эволюционную стадию, своего рода подростковое помешательство, через которое рано или поздно, в текущих – правда, неестественных, искаженных – условиях должна пройти любая многоуровневая дисциплина. Социология в этом смысле удивляет не тем, что она испрашивает для себя всестороннего значения, а тем, как быстро и как преждевременно она к этой стадии подступила293:

Очень странно, конечно, делать такие обобщения, когда речь идет о такой науке, которая – как социология – с трудом пока даже самоопределяется; в которой сочетаются самые разные исследовательские импульсы и познавательные цели; которая не может еще строго отграничиться ни от истории, ни от философии, ни от политологии294.

Далее следует первый фрагмент, перешедший из статьи в «Социологию или революцию?» (абзац, начинающийся со слов «Труд Мангейма я потому называю симптоматичным…»); обрамлен, правда, этот фрагмент иначе: завершается он словами «да, претензии у социологизма неимоверные, но – неизбежный вопрос – насколько они обоснованы и каковы вообще границы социологии?». Тему «границ социологии» Курциус снимает из названия и, как следствие, выводит и из этого абзаца. За этим следует крупный фрагмент, почти дословно воспроизведенный в книге: он завершается на словах «…как эпоха сплошной преемственности, не знавшая действительно существенных потрясений»295. В статье к этому добавлен такой вывод, удаленный из книжного варианта:

Все мы – в какой-то степени – пережили в последние пятнадцать лет своего рода невротической шок (нации-победители, конечно, пострадали от этого меньше); но если стремиться к научному мышлению, то обязательно нужно принимать во внимание: «особая ситуация» ошибок порождает не меньше, чем возможностей для познания. Мы можем, конечно, делать заключения о сегодняшнем дне, и это будет вполне ценно; маловероятно, впрочем, чтобы это давало нам право на какие-то метафизические суждения, имеющие обязательную силу, на какие-то философские уложения по части смысла общего бытия296.

Фрагмент этот вполне укладывается в канву «Социологии или революции?», а исключен он, скорее всего, из‑за упоминания там европейской травмы от Первой мировой войны: свою книгу Курциус посвящает будущему Германии и говорить старается о новых, насущных опасностях, не затрагивая без необходимости проблем уже осмысленных; возможно, кроме того, что Курциус в 1932 году перестал связывать социологию Мангейма в ее импульсах с послевоенным общественным невротизмом – по крайней мере, в «Социологии или революции?» ничто на такой подход не намекает297.

Статья «Социология – и ее границы» завершается следующим образом (эти слова идут сразу после критики Мангейма за недостаточную разработку перспективного учения об интеллигенции: «Далекоидущих выводов, отталкиваясь от достаточно интересных предпосылок, Мангейм сделать не смог»; в книжном варианте после этого идет еще достаточно крупный завершающий фрагмент, в котором Курциус связывает четвертую главу со второй и указывает на опасности революционизма, скрывающегося не только под националистическими цветами, но и в университетах – под видом околонаучных левых доктрин298):

Продвинуться по этой дороге можно только в том случае, если каким-то образом заиметь философски обоснованное учение об интеллигенции (здесь это слово понимается как духовная функция, а не как группа людей): оно есть, например, у Морраса, есть у сегодняшних воскресителей сенсимонизма, есть у Бенды – все это, как можно заметить, французы. Социологический анализ интеллектуального сословия совершается только через философию духа. Дух же, с другой стороны, познать можно только по совокупности его форм. Формы эти, если смотреть линейно, сокрыты в прошлом. Сознанию духа, однако же, все они неизменно даются как вечное настоящее. Так что интеллектуал, осознавая себя, переживает трансцендентное как действительное и проявляет его в своем бытии: думать так – это не идеология и утопия299.

Этот пассаж Курциус заменяет на, в каком-то смысле, примирительные слова300 о том, что с 1929 года Мангейм занял более конструктивную (или, во всяком случае, менее деструктивную) позицию, и это проявилось в его обновленных