XX века доходит в своем отрицании всякой духовности, в том числе и собственно немецкой, до совершенного абсурда – французские и итальянские националисты не переступают этой черты и не обращаются против своих же национальных традиций; тем не менее несправедливы будут упреки (а они иногда звучат262) в том, что Курциус был сторонником романского национализма и отрицал только национализм германский – в «Немецком духе» он высказывается совершенно однозначно263:

Любой национализм по природе своей оспаривает автономию духовной культуры. Ведь национализм как таковой есть не что иное, как извращение миропорядка; суть в следующем: нация просто надстраивается превыше всего небесного и земного. Таков французский национализм, таков и итальянский264.

Разрыв с Францией Курциус призывает восполнять через соприкосновение с итальянской культурной материей: «духовный протекционизм» для Германии недопустим, немецкому духу неизбежно нужен выход к духу европейскому, и если уж намечается ось «Берлин – Рим», то этим политическим обстоятельством так или иначе нужно пользоваться ради духовного обогащения («…нашим молодым националистам, если они вообще намерены преследовать хоть какие-то культурные цели, необходимо учить сейчас итальянский язык и всячески приобщаться к великой культуре Италии»265). Это, однако же, никак не означает, что Курциус хоть в малейшей степени симпатизировал муссолиниевскому государству или призывал с ним сближаться. Речь идет только о гуманитарных связях между учеными, студентами и «людьми духа» в целом, о возможности воспользоваться едва ли не единственной пока еще не закрытой дверью «на Запад». В более поздней статье «Toynbees Geschichtslehre» (1948) Курциус рассматривает концепцию «внешнего пролетариата» и приходит к выводу, что культурный распад всегда становится следствием внутренних саморазрушительных процессов; к этому он добавляет такие слова, в которых итальянские чернорубашечники ставятся в один ряд с немецкими коричневорубашечниками и обвиняются в таком же культурном варварстве:

Главной угрозой, впрочем, всегда остается разрушение изнутри. Ни одна культура не пала еще под внешним воздействием; все главные беды происходят от самоубийственного поведения обществ. Своих варваров мы порождаем сами (Fasci de Combattimento, SA и т. п.)266.

Важнейшей темой для главы о национализме становится мировоззрение образованной немецкой молодежи; по существу, Курциус именно это – влияние националистических изданий на политически мыслящих молодых людей – ставит в центр «Нации или революции?». С чем связан распад молодежных культурных движений, почему немецкое юношество так легко подпадает под влияние реакционных, революционных и в целом просто деструктивных веяний: такого рода вопросы, как показывает Курциус, нельзя рассматривать только в контексте общекультурного упадка и нисхождения самообразовательных гуманистических идеалов; немалую роль здесь играет и фактор школьно-университетского образования как такового.

Этому посвящена третья глава «Немецкого духа в опасности». Написана она специально для книги и, соответственно, до ее выхода не публиковалась: чуть позже, однако, в феврале 1932 года в Die Neue Rundschau вышла под названием «Die Universität als Idee und Erfahrung» сокращенная журнальная версия этой главы. Само название статьи повторяет подзаголовок четвертого раздела главы: «Университет как идея и опыт» (сама концепция «идеи и опыта» восходит к философским воззрениям Гёте и многократно рассматривается в его сочинениях по сравнительной морфологии; после Гёте к теме соотношения идеи и опыта возвращался Вильгельм фон Гумбольдт).

В 1932 году в газете Frankfurter Zeitung развернулась масштабная дискуссия о тогдашнем состоянии республиканских университетов и университетского образования. Продолжалась она около года, и за это время в ней успел поучаствовать целый ряд ведущих интеллектуалов того времени: Пауль Тиллих, Эрнст Блох, Зигфрид Кракауэр, Эдуард Шпрангер, Карл Ясперс и другие. Общее название этого крупного цикла публикаций «Gibt es noch eine Universität?»267. Курциус в дискуссии не участвовал (возможно, считая формат газетной заметки не вполне подобающим для столь масштабного предприятия, как рассуждение о немецком университете в его исторических и современных формах); тем не менее третью главу «Немецкого духа в опасности» вполне можно рассматривать как ее обобщение и подведение итогов – само то, что Курциус за этим обсуждением следил и мог на него ориентироваться, подтверждается двумя фактами: во-первых, он прямо цитирует в третьей главе реплику Ясперса, как раз опубликованную в рамках тех самых дебатов во Frankfurter Zeitung, а во-вторых, он приводит в самом начале главы скрытую цитату самого заглавия: «Но время от времени ставится острый, более радикальный вопрос: „А существует ли еще университет как таковой?“»268

Если взглянуть на структуру публикаций во Frankfurter Zeitung269, то можно проследить, как и даже в какой последовательности заметки эти отражались на содержании «Кризиса университетов»: очевидно, что Курциус ставил своей задачей проанализировать все главнейшие проблемы, поставленные мыслителями и преподавателями, чтобы его работа стала в этом смысле по-настоящему итоговой. Так, например, франкфуртский цикл начинается со статьи Тиллиха о «Реформе высшей школы», и Курциус специально отмечает во втором разделе своего эссе терминологическую путаницу и призывает не смешивать понятия о universitas и высшей школе; начальный раздел, посвященный «историческому осмыслению», оспаривает подход Ледерера и Пшивары и в пику ему произносит пламенную речь в защиту молодежи начала XX века270, – здесь же Курциус отмечает, что ни один из заинтересованных авторов не коснулся главнейших тем, «вопросов о совести и самосознании»; раздел о «сущностных функциях» тоже явно специально написан таким образом, чтобы указать читателю на несостоятельность тогдашних споров: ни с одной из сторон не предпринимается даже попыток «высказать что-то связное», определить собственно сущность и собственно задачи университета – как в таком случае вообще можно прийти к конструктивным шагам? Здесь Курциус намеренно цитирует фундаментальное определение Макса Шелера, данное в 1919 году, дабы продемонстрировать, что систематическая философская мысль, универсальная и в этом смысле сообразная самому universitas, осталась в прошлом и теперь уже, для нынешних мыслителей недостижима; в разделах об «идее и опыте» и о «культурно-образовательных задачах»271 он последовательно разрабатывает темы, затронутые у Геккера, Блоха, фон Мартина и других, где-то приближаясь к ходу их мысли, а где-то резко вставая к ней в оппозицию (особенно это касается вопросов превратно понятого консерватизма); раздел об «изучении и обучении» – прямое продолжение заметки Маделунга; раздел о переполнении университетов построен на статистических данных и тем самым призван дать объективную картину тех проблем, которые затронуты у Вальдеккера и Шпрангера; с работой Рихарда Коха о гуманитарных науках в медицинском образовании ср. замечание Курциуса о медицине и естествознании («Чем больше отходят на задний план механистические воззрения на природу, тем заметнее сближаются естественные науки с гуманитарными»)272; «Масса и элита» соприкасается с заметкой Шмитца и статьей Ясперса, но у Курциуса тема развернута в широком историческом