Шрифт:
Закладка:
Христианские толкователи обращают внимание на символику чисел «семь» и «восемь»: «семь» означает здесь хождение путем Ветхого Завета, седьмой день которого был свят — суббота, а «восемь» — путем Нового Завета, центр которого — благовестие о Христе, воскресшем в следующий за субботою день, восьмой[8].
Кто наблюдает ветер, тому не сеять; и кто смотрит на облака, тому не жать. Как ты не знаешь путей ветра и того, кок образуются кости во чреве беременной, так не можешь знать дело Бога, Который делает все. Утром сей семя твое, и вечером не давай отдыха руке твоей, потому что ты не знаешь, то или другое будет удачнее, или то и другое равно хорошо будет (Еккл. 11:4–6).
Замечание о жизни как таковой, равно применимое как к повседневным заботам, так и к духовным практикам. Древние не знали термина «прокрастинация», обозначающего склонность к постоянному откладыванию дел, даже важных и срочных, явление, приводящее к жизненным проблемам и болезненным психологическим эффектам. Но прекрасно знали этот недуг. Неуверенность в результате, страх неудачи, болезненное самокопание и банальная лень водят человека вокруг проблемы, не давая к ней прикоснуться и начать делать что-то конкретное.
Екклесиаст говорит: ты не можешь контролировать все на свете — «не знаешь путей ветра», не можешь подстелить соломку под все гипотетические места падения, ты — не Бог, прими это, смири болезненный перфекционизм и просто сделай, приложив возможное усилие. Где-то да взойдет!
Об этом скажет Христос в одной из притч о Царстве Божием: Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он, ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе. Когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва (Мк. 4: 26–29).
В бытовом смысле это про то, что невозможно все контролировать, да и не нужно, делай возможное. То же верно в делах духовных. Зачастую мы живем во внутреннем сокрушении, балансируя на грани уныния от того, что не видим плодов своей христианской жизни. Годы идут, список грехов не меняется, «так ли и туда ли я иду» — в конце концов задается вопросом человек. Это происходит в том числе от нашего стремления к понятности и измеримости, к контролю над ситуацией. Но в этой сфере его не может быть, сокровенный сердца человек (1 Пет. 3: 4) не зрим нашими очами, но видим Богом. Потому и скажет апостол Павел: Я и сам не сужу о себе… судия же мне Господь (1 Кор. 4: 4) — не перфекционизма ищет Бог, а деятельной святости. Если бы земледелец из притчи не доверял Богу и постоянно пытался бы разрыть и посмотреть, как там всходят его семена, урожая бы не было. Если мы все силы души тратим на самокопание, считая себя недостойными делателями высоких и благих дел, то получим ли хоть когда-нибудь плод? К нам и обращен совет Екклесиаста: Утром сей семя твое, и вечером не давай отдыха руке твоей, потому что ты не знаешь, то или другое будет удачнее, или то и другое равно хорошо будет (Еккл. 11: 6).
Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце. Если человек проживет и много лет, то пусть веселится он в продолжение всех их, и пусть помнит о днях темных, которых будет много: все, что будет, — суета! Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд. И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность — суета (Еккл. 11: 7–10).
Мы подходим к заключительным тезисам книги; перед этим еще раз звучат регулярные наставления автора о сладости жизни, о возможности видеть солнце и о днях темных, по мнению иудейских комментаторов обозначающих смерть.
Единственная возможная радость для автора — полнота жизни, отсюда и гимн юности. Есть одно «но» — веселись, вкушай с радостью, ходи путями сердца, но знай о суде. Юность в этом фрагменте описана как личный Эдем, как райский сад, где среди плодов есть и запретные. «Люби Бога и делай что хочешь», — говорит блаженный Августин (Рассуждения на Послание Иоанна к Парфянам). В некотором смысле это парафраз на Соломоновы слова — цветение юности может быть ярким и при этом не буйным. Память суда или любви Божией — какая для кого сильнее — способны, как подпорки, удержать молодое дерево от болезненного искривления ствола и уж тем более от слома под тяжестью налитых жизнью ветвей.
Глава 12
В последней главе нет места ни придворному этикету, ни рассуждениям о любви и дружбе, все внимание автора поглощено последней темой — смертью.
И помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжелые дни и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: «нет мне удовольствия в них!» доколе не померкли солнце и свет и луна и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем. В тот день, когда задрожат стерегущие дом и согнутся мужи силы; и перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотрящие в окно; и запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха и замолкнут дщери пения; и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль, и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его. Суета сует, сказал Екклесиаст, всё — суета! (Еккл. 12:1–8).
Это гимн старению и смерти. В современном христианском благочестии мы пытаемся выработать хоть сколь-нибудь спокойное отношение к этому. Например, митрополит Антоний Сурожский говорит, что человеку, всю жизнь пылавшему, как огромный
