Кроме того, что Екклесиаст был мудр, он учил еще народ знанию. Он все испытывал, исследовал, и составил много притчей. Старался Екклесиаст приискивать изящные изречения, и слова истины написаны им верно (Еккл. 12: 9–10).

Это первый эпилог. В нем мы слышим апологию — защиту учителя учеником от критики. По-видимому, этот ученик принадлежит школе последователей Когелета. Из-за скандальности и резкости авторских тезисов ученику приходится припомнить то добро, что сделал учитель, просвещая народ. Кроме того, привести обязательную нормативную ссылку на прежнюю традицию, чтобы никто не подумал, что автор писал «от ветра своей головы» — он все испытывал, исследовал… старался приискивать изящные речения. Хотя это, конечно, слабое оправдание, и книга сильна именно яркой позицией, не прячущейся за школьные авторитеты, а резко с ними полемизирующей. В итоге ученики настаивают — слова истины написаны им верно.

Слова мудрых — как иглы и как вбитые гвозди, и составители их — от единого пастыря. А что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг — конца не будет, и много читать — утомительно для тела.

Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом всё для человека; ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо (Еккл. 12:11–14).

А это — великолепный второй эпилог. Он прекрасен своей непосредственностью. Древний книжник-переписчик был так скандализирован прочитанным, что не смог не оставить пометку для всех, кто после него обратится к тексту. Он, конечно, склоняет голову перед авторитетом, но исподлобья бубнит свое, и краткий смысл этого «своего» — «не берите в голову». Отечески-охранительная позиция звучит в каждом слове и формализуется в выражении сын мой, ни разу не встретившемся до этого в книге. Никогда автор Екклесиаста так свысока не обращается к своему читателю-собеседнику, а ведет с ним равный диалог, предлагает итоги размышлений всей своей жизни на суд равного, оттого здесь так много открытых вопросов.

В эпилоге же — елейно-нравоучительное превозношение. Сейчас в этих двух строчках нам, глупцам, объяснят весь реальный смысл текста, породившего столько недоумений, мы узнаем, что убийца — дворецкий, и успокоимся. Более того, автор эпилога с некоторым пренебрежением относится и к самому духовному поиску — к чему это, если все уже сказано Моисеем? Что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг — конца не будет, и много читать — утомительно для тела. Не обременять себя размышлениями — странный итог для мудреца, не правда ли?

Какой же тезис, с точки зрения переписчика, должен внести ясность во все предыдущие метания: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом всё для человека. О чудо и откровение! Прошу простить меня за скепсис, но эта мысль столь тривиальна и однозначна для всего Ветхого Завета, является таким общим местом, что в данном случае звучит как заезженное в нашей культуре слово «духовность», оставляющее теперь лишь снисходительно-саркастическую усмешку, настолько оно выхолощено неуместным употреблением.

И, как ни удивительно, метания и размышления автора в итоге оказались чужды иудейской традиции, и только эта ремарка позволила оставить Книгу Екклесиаста в каноне: «…сказал рав Иегуда: мудрецы думали упразднить книгу Когелет, потому что она полна внутренних противоречий. Почему же ее не спрятали? Потому что начало ее — слова Торы и конец ее — слова Торы… как сказано: „Бога бойся и заповеди Его соблюдай, потому что в этом — весь человек"» (Вавилонский Талмуд. Шабат, ЗОб).

Подобного рода замечания встречаем мы и у христианских толкователей, считавших эпилог единственно осмысленным завершением всех Соломоновых метаний: «Можно ли сказать что-нибудь короче, справедливее, спасительнее?» — задается риторическим вопросом блаженный Августин[9]. А святитель Григорий Двоеслов продолжает: «Книга потому названа „Проповедник", что в ней Соломон как бы себе усвояет мысли волнующейся толпы, дабы после рассмотрения их сказать то, на что согласилась бы, вникнув, и неопытная толпа… [он] останавливает волнение всех и заставляет их соглашаться на одну мысль… Выслушай конец всего слова: „Бога бойся и заповеди Его храни"» (Диалоги, 4.4).

Любовь к простой дидактике оказывается неспособна к воспринятию неоднозначных тезисов. Книга Екклесиаст — целостное произведение, полное вопросов, мятущегося духа и совершенно неподходящее для чтения предрождественским вечером у камина детям. Это не тот текст, который соответствует образному ряду, возникающему при слове «Библия». Но это — важнейший текст. Это крик недоумения, обращенный к небесам, крик человека, не сумевшего найти верный путь, и на этот крик даст ответ Тот, Кто Сам есть Путь, Истина и Жизнь (Ин. 14: 6) — Иисус Христос, Сын Божий и Сын человеческий.

Комментарий к Книге Есфирь

רתסא

Перед нами одна из последних по времени возникновения исторических книг Ветхого Завета — Есфирь. Драматургия текста на первый взгляд предельно прозрачна: молодая девушка, восшедшая с самых низов до царского достоинства, не забывает о своем народе и в критический момент спасает его от гибели. Но в этой истории пересекается множество нарративов, поднимается ряд вопросов, важных не только для иудейской общины в рассеянии, но и для жизни Церкви. Их можно не разглядеть за занимательностью повести, но мы постараемся их не упустить.

Важная особенность книги: как и целый ряд ветхозаветных произведений, она существует в нескольких видах. Наиболее краткая форма — масоретский текст на иврите. Самая пространная — текст Септуагинты — почти на сто стихов больше. И третья версия, средняя по объему, — так называемая «Лукианова редакция» (названа по имени одного из ранних христианских исследователей Священного Писания священномученика Лукиана Антиохийского, оказавшего огромное влияние на развитие христианского богословия).

В Синодальном переводе, который мы и будем рассматривать, краткая редакция является основной, прибавления к тексту, предлагаемые Септуагинтой, печатаются в квадратных скобках — как фрагменты неканонического или второканонического характера.

Глава 1

И было во дни Артаксеркса, — этот Артаксеркс царствовал над ста двадцатью семью областями от Индии и до Ефиопии… (Есф. 1:1).

Первая глава описывает исходную ситуацию диаспоры: народ Израиля живет в рассеянии, в персидском государстве, под властью персидского монарха. Однако, несмотря на детализацию, увязывающую повествование с определенной страной и временем, а не с внеисторическим «временем оным», исследователи не могут однозначно привязать события, описываемые в книге, к эпохе конкретного правителя.

Само имя монарха — Ахашверош, в транскрипции часто звучащее как Ahasverus, Агасфер, — по-разному соотносится в христианской и иудейской традиции