Но такое восприятие старения и, в конечном итоге, смерти возможно только в свете веры в бессмертие души, всеобщее воскресение мертвых и силу спасения, дарованного каждому человеку Христом. Екклесиаст же не имеет веры во все это. Он со скепсисом говорит о посмертном бытии души, ни словом не обмолвился о воскресении, ему чужды и прозрения Иова, утверждавшего со всей возможной для него верой: А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его (Иов. 19: 25–27).

Поэтому не стоит насыщать данный фрагмент чуждыми ему аллюзиями, пытаясь разглядеть нечто созвучное нашему мировоприятию — этого чрезвычайно мало. Здесь в апокалиптических образах распада мира — как некоего прекрасного дворца или, может быть, даже самого Святого Города — описано угасание человека.

Таргум прямо соотносит описываемые катаклизмы со старением: доколе не померкли солнце и свет и луна и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем — «тогда изменится сияние лица твоего, подобно солнцу, и погаснет свет твоих глаз»; в тот день, когда задрожат стерегущие дом и согнутся мужи силы — «пошатнутся колени твои и затрясутся руки»; перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотрящие в окно — выпадут зубы и ослабеют глаза; будет вставать человек по крику петуха — о плохом сне стариков; замолкнут дщери пения — о слабеющем слухе, для которого и прекрасные песни как бесцветный шепот; зацветет миндаль — седина покроет голову; рассыплется каперс — сказано об охлаждении половых желаний: абьена «каперс» на иврите обозначает и «страсть, вожделение».

Эта песнь о старении логично заканчивается финальными аккордами: Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. Есть нечто, что незримо, неощутимо связывает в одно целое человеческое бытие, не дает распасться странному союзу материи и духа, реализованному Богом в человеке. И повязка, и цепочка описаны как изделия из драгоценных металлов — драгоценна жизнь, сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце (Еккл. 11: 7). Но повязка рвется, сыплются звенья драгоценной цепи, и на человека наваливается мрак, приходит смерть.

В этом ужасающем гимне звучит один из утвердительных ответов Екклесиаста. Мы, возможно, уже забыли, что он задавал риторически-созерцательный вопрос: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? (Еккл. 3: 21). Здесь автор переходит от теоретических рассуждений к констатации фактов, и ему не удается сохранить прежний скепсис — возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его.

В Боге — место пребывания человеческого духа, Он дал дыхание жизни. И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою (Быт. 2: 7), и к Нему же оно возвратится. Не смог человек удержать этот дар, презрел предложенную Богом прохладу эдемского сада и ниспал в тернии и волчцы истории. Потому не Бог отнимает этот дух, но, как не удерживаемый в тленном теле, дух стремится к себе подобному — дыхание жизни возвращается к Жизни как таковой, к абсолютному бытию, к Богу. А вечным домом человека, по Екклесиасту, оказывается не покой в Боге, но, увы, лишь могила. Обрушилось колесо над колодцем — не начерпать больше воды, не влить сил в истончающееся собственное бытие.

Дочитав последнюю главу, нельзя умолчать о том, что великая книга вопросов человека не осталась без ответа. В наблюдаемом порядке вещей мудрейший автор не видит никакого выхода, никакого просвета: все распадется, все истлеет, юность сменится старостью, и мудрец и невежда сойдут в могилу — все суета, и человек и бытие как таковое.

Издалека, из уст другого еврейского мудреца мы слышим: тварь покорилась суете не добровольно, и все творение с надеждою ожидает откровения сынов Божиих… Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего (Рим. 8: 19–23). Оказывается, живущий в нас дух не просто ожидает своего возвращения к Богу, освобождения от тяготящей его телесности — мы жаждем именно восстановления полноты бытия человека и тварного мира в Боге. Искупление, выкуп, восстановление отношений завета — творение ожидает Искупителя, Он даст ответ на вопрошания Екклесиаста, Он — Иисус, сын Давида, даст ответ сыну Давида — Соломону о сути и смысле творения, о вечном домостроительстве Божием, о свободе и славе, к которым призван человек.

Кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой (Ин. 7: 37), — призывает истинный сын Давида. Над его источником не рухнет колесо. Его повязку пытались разорвать, цепь должна была распасться на звенья, но истину о Нем увидел уже Исаия: Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих… Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь… Посему Я дам Ему часть между великими, и с сильными будет делить добычу, за то, что предал душу Свою на смерть, и к злодеям причтен был, тогда как Он понес на Себе грех многих и за преступников сделался ходатаем (Ис. 53: 7, 8, 12).

Сам Христос скажет об этом — Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца Моего (Ин. 10:17–18). Екклесиаст боится смерти, а Христос, Сын Давидов, сойдет в смерть и разрушит ее власть. Евангелие — ответ на вопросы Екклесиаста, перед которыми безмолвна вся ветхозаветная литература.

В завершение хочу заметить, что ситуация бессилия ветхозаветного учения перед вопрошаниями Соломона прекрасно отражена в двух эпилогах, не относящихся непосредственно к основному тексту.

Возгласом