камней в то время в Европе можно было встретить только на женщинах. У нас же и мужчины в этом отношении соперничали с женщинами. Почти все вельможи были усыпаны бриллиантами: пуговицы, пряжки, рукоятки саблей, эполеты и нередко шляпы были унизаны бриллиантами в несколько рядов.

Как мы уже говорили, государыня редко выезжала гулять по улицам Петербурга, но зато на Масленице или в хорошую погоду зимою составлялись необыкновенные катанья в санях. Закладывали за заставой трое саней 10–12 лошадьми и к каждым саням прицепляли веревками по 12 салазок. Екатерина садилась одна в большие сани, посредине; дамы и мужчины помещались поодиночке, и таким образом тянулся целый ряд странного поезда; задние салазки нередко опрокидывались, слышны были крики, смех и т. д. Такой поезд нередко приезжал к Чесменскому дворцу. Пообедав там, путники пускались проселочною дорогой на Неву, на казенную дачу Горбылевскую. Здесь придворные катались с гор, а государыня глядела на них из павильона, и затем все отправлялись в Таврический дворец, где ужинали и разъезжались по домам. Простые выезды государыни также отличались пышностью. Впереди открывали путь лейб-гусары в мундирах с галунами, позади замыкал такой же отряд; вечером дорогу освещали факелы; толпа народа всегда бежала вслед за нею с громкими криками. У государыни бывало на императорской конюшне до 1200 лошадей. Екатерина очень любила ездить верхом по-мужски перед войсками; у нее был любимый бурый, в мелкой гречке, жеребец Бриллиант[369], красивый, варварийской породы. Тетка ее, императрица Елисавета, запрещала ей так ездить, но Екатерина купила себе складное седло, которое из женского превращалось в мужское. Государыня очень любила свое конюшенное ведомство и в день праздника 18 августа посылала каждому служащему там штаб-офицеру по бутылке шампанского и обер-офицеру по бутылке красного вина, конюхам же выдавали водку, пиво и мед, и чтобы не мешать им праздновать, строжайше было запрещено в этот день брать из конюшни лошадей. В екатерининское время ездили очень красиво, сани были двухместные, с дышлами, запрягались парою, четвернею или шестернею в цуг; бывали и беговые сани одиночные, без кучерского места; на запятках у них была сидейка, на которой мог сидеть верхом человек; снаружи их отделывали нарядно бронзою или серебром, внутри обивали ярким бархатом или трипом, полость бархатную подпушали мехом, оба полоза саней своими загнутыми головками сводились вместе на высоте аршин двух от земли и замыкались какою-нибудь золоченою и серебряною фигурою, например головою Медузы, сатира, льва и медведя, с ушами сквозными для пропуска вожжей. Лошадь манежная, кургузая, в мундштуке с кутасами[370] и клапанами, в шорах с постромками, впрягалась в две кривые оглобли с седёлкою, без дуги. Любитель садился в барское место, спереди запахивался полостью, сам правил вожжами; на запятках на сидейке, похожей на английское легкое седло и обитой под стать саням, садился верхом лакей, одетый по-гусарски; лакей держал в руках гибкий плетеный бич, щелкал по воздуху и кричал встречным и поперечным: «Пади, пади, берегись!» Такое катанье называлось «кадрилью»; тогдашние молодые петиметры[371] собирались парами и более вместе с молодыми дамами и, одетые в «санную шубу» или куртку с чихчирями[372], с верховыми жокеями, наряженными греками, албанцами, черкесами или гусарами, представляли довольно красивую зимнюю сцену на Неве или на набережной у дворца. Нередко ездили и на оленях; последних пригоняли из Кеми самоеды, которые располагались чумами на Неве, близ здания Арсенала, где теперь Литейный мост. Езда на оленях по городу существовала до двадцатых годов нынешнего столетия. При Екатерине II Нева напротив Охты и в слободе Лейб-гвардии конного полка кипела жизнию: в этом месте были устроены катки, несколько дальше, в огороженном пространстве, проезжали лошадей; там толпа зрителей смотрела на бег. Ледяные горы тоже представляли не менее красивое зрелище благодаря убранству деревьями, фонарями и другими украшениями.

При императрице Елисавете кто хотел ей угодить, тот выезжал возможно пышнее. О зеркальной карете С. К. Нарышкина на свадьбе Петра III долго говорили в Петербурге. Не менее была известна в старину также карета Кир. Григ. Разумовского[373], сделанная в Лондоне, с таким механизмом, что в нее вкатывалась постель; до отправки этой кареты в Россию она была выставлена в Лондоне, где ее показывали за деньги; мастер, как в то время уверяли, выручил таким образом до 5000 рублей. На ввоз иностранных карет было в царствование Павла I наложено запрещение, и надо было иметь особенное дозволение от государя на провоз кареты. Император разрешил его и, когда карета прибыла в Петербург, потребовал, чтобы ее привезли для осмотра сперва на Каменный остров, а потом к государыне, в Павловск. С доставкою в Батурин она обошлась в 18 000 тогдашних рублей. Разумовский захотел ее попробовать, но она оказалась слишком грузною, восемь лошадей после четырехверстной езды едва могли довезти ее домой. Славилась также карета Скавронского, вся отделанная снаружи стразами, стоившая ему 10 000 рублей.

В царствование Анны Иоанновны в целом Петербурге не было ста карет, при императрице Екатерине их было более 4000; ездили тогда в них шестериком, с двумя форейторами «на унос»; передовой форейтор был важное лицо, ему вменялось в особую честь и было в «тоне» при разъездах с балов никак не выдать или осрамить своего господина, но непременно вывезти его первого, хотя бы в разбитой карете. При разъездах тогда не было полиции, а потому беспорядок, давка, крик, свалка доходили до невероятия; не только вдребезги ломали экипажи, но давили насмерть лошадей и людей; после каждого бала если крепостные кучера кого-нибудь задавили, то хвастались, как будто выигранной победой. Сцены этого рода чаще всего происходили на Царицыном лугу, где находился театр, и у дома Апраксина, у которого знать часто танцевала. С воцарением императора Павла варварская мода езды с форейторами быстро приутихла, и не слышно было больше громких криков: «Пади, пади!» Зато со смертию Павла опять все экипажи на улицах перестали смотреть немецкими и французскими закладками, но тотчас появилась вновь старая русская упряжь с кучерами в русских костюмах и форейторами на передних лошадях, и все эти экипажи с прежнею быстротою и с криками форейторов понеслись по улицам. Впрочем, потребности у простых граждан в то время не были так прихотливы, как у бар, и извозчичьи экипажи летом состояли из роспусков или волочков, вроде ломовых дрог, с фартуками для завешивания ног от грязи. Постепенно после этих дрог образовались одноколки и дрожки; зимою санки были также самого первоначального вида.

В извозчичьих одноколках надо было править самому, извозчик стоял назади; дрожки имели