Екатерины явилась вот по какому случаю. В 1766 году, проходя через кладовую Зимнего дворца в комнаты верхнего этажа, где тогда собиралась депутатская комиссия, государыня нечаянно обратила внимание на большую картину, изображающую «Снятие со креста»[376]. Картина эта после кончины императрицы Елисаветы была перенесена сюда из ее комнаты. Государыня долго любовалась ею, и здесь-то у Екатерины родилась мысль завести у себя картинную галерею; вскоре государыня повелела собрать все лучшие картины, находившиеся в других дворцах, а также приказала своим министрам и агентам при иностранных дворах скупать за границей хорошие картины и присылать к ней. Чрез несколько лет после того государыня приобрела для своего Эрмитажа известные богатые картинные коллекции: принца Конде, графов Брюля и Бодуэна, берлинского купца Гоцковского, лорда Гаугтона и еще многих других. Помимо покупок, императрица приказала снять копию лучшим художникам с ложи Рафаэля. К собранию картин Екатерина присоединила также коллекцию античных мраморов, приобретенных в Риме, купила также все мраморные статуи у известного в то время мецената Ив. Ив. Шувалова; затем государыня приобрела у герцога Орлеанского богатейшую его коллекцию резных камей и античных гемм[377] и стала покупать открываемые в раскопках древности, как то: монеты, кубки, оружие и т. д. Государыня особенно пристрастилась к собиранию резных камей и сама стала снимать с них слепки. В одной из комнат, окнами на двор в том же здании Эрмитажа, приказала сделать горн, где вместе с химиком Кенигом и медальером Лебрехтом стала делать из композиции копии с них. Храповицкий в своем дневнике часто рассказывает, что государыня «для разбития мыслей» рассматривала камеи. Внук Екатерины, Александр I, присоединил к богатой коллекции своей бабушки еще несколько других, в числе которых особенно драгоценная коллекция была куплена им за 2 миллиона у французской императрицы Жозефины из ее загородного дворца Мальмезона.

Положив основание художественной части Эрмитажа, государыня избрала его местом отдохновения в часы свободные от государственных занятий; здесь она делила свой досуг в беседе с Дидро, Гриммом, Сегюром, принцем де Линь, Потемкиным, Шуваловым, Строгановым, Безбородко и многими другими остроумнейшими людьми того времени. В Эрмитаже собрания были большие, средние и малые.

В первые годы царствования Екатерины придворные увеселения были распределены по дням: в воскресенье назначался бал во дворце; в понедельник – французская комедия; во вторник – отдых; в среду – русская комедия; в четверг – трагедия или французская опера, причем в этот день гости могли являться в масках, чтобы из театра прямо ехать в вольный маскарад: в то время почти все вельможи тешились самым беззастенчивым образом. Безбородко, Храповицкий, Завадовский были известны как гуляки; первый из них, Безбородко, был уличным ловеласом, он почти каждый день после обеда надевал простой синий сюртук, круглую шляпу, брал трость, клал в карман кошелек с деньгами и отправлялся в разные дома в городе. Зимой по воскресеньям его всегда можно было встретить в маскараде у Лиона, на Невском (где был Купеческий клуб, у Казанского моста); здесь он проводил время до пяти часов утра. В восемь часов утра его будили, окачивали холодною водою, одевали и полусонного отправляли во дворец, где только у дверей императрицы он становился серьезным и дельным министром. Существует рассказ, что раз царский посланный, явившийся из дворца, застал его среди самой широкой оргии. Вельможа приказал пустить себе кровь из обеих рук и отправился к государыне. Про Безбородко говорил граф Сегюр, что он в теле толстом скрывал ум тончайший. Завадовский был также гуляка широкой руки; он и умер за трапезой со своим старым другом, князем П. В. Лопухиным.

Секретарь императрицы А. В. Храповицкий был тоже известен своею скифскою жаждою, проказами и дебоширством. Про него существует следующий анекдот. Один приезжий помещик, явившийся в Петербург по важному делу, заходит к нему с письмом и не застает его дома. Помещик едет за город пообедать, входит в трактир и, видя накрытый стол, садится и велит себе подать обедать. Прислуга, полагая, что он принадлежит к компании, заказавшей обед, спешит исполнить его желание. Во время обеда приезжает компания и начинает трунить над ним. Помещик сперва отшучивается, но потом на дерзость отвечает дерзостью и дает пощечину; завязывается общая драка, помещик выходит победителем, оставив под глазами своих противников источники света. Утром, выспавшись, он едет к Храповицкому. «Дома барин?» – спрашивает он. «Дома, – отвечают, – но нездоров и никого не принимает». Помещик отдает письмо, по которому его тотчас просят пожаловать; помещик входит в спальню, завешенную со всех сторон. Но только что вошедший произносит приветствие, как Храповицкий говорит ему: «Ваш голос мне что-то знаком, я вас видел, а где – не помню». – «Быть не может, – говорит приезжий, – я только что вчера приехал». – «Нет, точно я вас знаю», – сказал Храповицкий и велел поднять стору. Помещик взглянул и обмер: это был тот человек, которого он приколотил накануне. Храповицкий посмеялся, подал ему руку и сказал: «Ну полно, помиримся, я сделаю для вас все, что могу, а кто старое помянет, тому глаз вон».

Государыня сама езжала в маскарады, где садилась в ложу замаскированная. Екатерина ездила на такие маскарады всегда в чужой карете, но полиция тотчас же узнавала государыню по походке и по неразлучной при ней свите. Она очень любила, когда перед ней маски плясали вприсядку. Существует автобиографическая заметка Екатерины II, где она описывает свое приключение в маскараде[378]: государыня рассказывает, что в один из таких маскарадов она надела офицерский мундир и накинула на него розовое домино и, войдя в залу, стала в кругу, где танцуют. «Здесь княжна Н. С. Долгорукая, – пишет императрица, – стала хвалить знакомую девушку. Я, позади ее стоя, вздумала вздыхать и, наклонясь к ней, вполголоса сказала: „Та, которая хвалит, не в пример лучше той, которую хвалит“. Она, обратясь ко мне, молвила: „Шутишь, маска, кто ты таков? Я не имею чести тебя знать. Да ты сам знаешь ли меня?“ На это я отвечала: „Я говорю по своим чувствам и ими влеком“. Она еще спросила: „Да кто же ты таков?“ Я отвечала: „Обещайте быть милостивы“. Тут подошли к ней подруги и увели ее. Затем, немного погодя, я нашла ее опять. Она оглянулась и спросила меня: „Маска, танцуешь ли?“ Я сказала, что танцую. Она подняла меня танцевать, во время танца я пожала ей руку, говоря: „Как я счастлив, что вы удостоили мне дать руку, я от удовольствия вне себя“. Оттанцевав, я наклонилась так низко, что поцеловала у нее руку». Государыня долго преследовала княжну на бале своими объяснениями в любви…

П. Ф.