Добравшись до имения брата Ежи Мнишека, Оноре решил немного передохнуть. По приезде туда он написал Эвелине, прося прислать свежих лошадей: «…Предпочел бы локомотивы лошадям. Как счастлив я был когда-то, путешествуя в вагоне! Осталось всего три дня!»

Бальзак ехал в неизвестность. Если бы кто-то ему сказал, что он останется в России навсегда, то Оноре бы поверил. Но он знал одно – что едет навстречу своему счастью. И всю оставшуюся жизнь проведёт с Евой.

Бальзак не знал другого: его счастье окажется не столь продолжительным.

3 октября Оноре уже в Верховне.

– Шо изволите, мусьё? – кланялся каждое утро французу здоровенный хохол, Фома Губернатчук, специально приставленный хозяйкой к дорогому гостю. – Може, кофею аль стопку горылки – дык я ж пулэй, тильки прикажьте…

Потом помогает барину одеться и проводит в натопленный кабинет. Там Бальзак, путаясь в полах подаренного Евой черкесского тёплого халата, садится за рабочий стол и… млеет. Огромные восковые свечи в серебряных канделябрах, богатый чернильный прибор, жаркий камин, мягкие ковры… Лувр. Однозначно – Лувр! А он – чем не Наполеон?! Тем более что где-то рядом, в соседних комнатах, – Она, его Жозефина! Тут бы и умереть от блаженства…

Ему здесь чрезвычайно нравится. А окружающие относятся к французскому гостю с большим почтением. Тот же Фома Губернатчук позже вспоминал: «Сразу становилось понятно, что он очень умен, гораздо умнее тех гувернеров-французов, за которыми наши соседи посылают за границу, чтобы те воспитывали их детей. Только очень мудрый человек внимателен к беднякам и слугам»{558}.

Местная кухня удивляет Оноре своим разнообразием. Тем не менее Бальзак находит, что говядина и баранина, которыми его кормят, «старые и жилистые», поэтому сильно отличаются от парижского мяса. «Мы утешаемся превосходным чаем и изумительными молочными продуктами, ибо овощи ужасны: морковь отдает уксусом, а репа ничем не пахнет. С другой стороны, здесь бесконечное количество круп – из проса, гречки, овса, ячменя и т. д. Скоро они начнут делать крупы из древесной коры»{559}. Как поделился в другом письме, в Верховне он «попробовал 162 блюда из крупы».

А вот работалось плохо. Тем не менее он пишет «Мадемуазель дю Виссар, или Франция во времена Консульства», «Женщину-писательницу» и «Театр, как он есть»; делает кое-какие наброски…

По отношению к себе Бальзак отметил ещё одну деталь со стороны местных: эти люди (речь не об аристократах), если кого-то начинали уважать, то готовы были перед своим повелителем разбиться в лепёшку. В Верховне к нему относились почти как к монаршей особе.

«Слуга, которого приставили здесь ко мне, недавно женился, – писал Оноре сестре Лоре, – и они с женой приходили засвидетельствовать хозяевам свое почтение. Женщина и ее муж ложатся на живот, три раза ударяются об пол головами и целуют твои ноги… Целуют по-настоящему, а не как на аудиенции у папы римского… Только на Востоке умеют по-настоящему простираться ниц. Только там слово “власть” что-то значит… Нужно править либо так, как правит русский император, либо не править вовсе. Из Вишневца приехал человек; он привез разные товары и пожелал хозяевам “счастливого правления”»{560}.

А дела насущные требовали решения. Однажды во время разговора Бальзака с Эвелиной о возможном бракосочетании та выдвинула условие: не желаю иметь долгов. Ева знала, в какое место бить. Неисправимый должник, последние два десятка лет Оноре не вылезал из долговой кабалы. Рассчитавшись с одними, он тут же занимал у других. Доктор Наккар, портной Бюиссон, Даблен, Александр де Берни, г-н Пикар… Даме, поверенный Пеллетро (бывший владелец дома на улице Фортюне)… Господа Висконти… Джеймс Ротшильд, называвший его «крайне легкомысленным»… Если бы их собрать всех вместе… Нет, лучше не собирать. Покупка парижского дома и его обстановка отнюдь не поспособствовали тому, чтобы окончательно расплатиться с кредиторами.

Вопрос с женитьбой по-прежнему в подвешенном состоянии. В этот раз Бальзак обращается с просьбой лично к министру народного просвещения Российской империи графу Уварову[177] (5 января 1849 года):

«Скоро уже шестнадцать лет, как я люблю благородную и добродетельную женщину… Особа эта является русской подданной, и полнейшая ее преданность не подлежит сомнению. Разумеется, высокие качества ее оценены по достоинству, ибо вам все в России известно… Она не хочет выйти замуж за иностранца без согласия августейшего повелителя. Однако ж она удостоила меня права просить об этом согласии. Я отнюдь не ропщу на покорность госпожи Ганской, ибо нахожу это естественным. Соответственно своим политическим убеждениям я никогда не критикую и тем более не иду против законов любой страны. Если б я давно уже не исповедовал таких принципов, меня привела бы к ним судьба тех людей, которые их не придерживаются. Впрочем, меня не страшит то, что счастье моей жизни ныне зависит исключительно от Его Величества императора Российского, и мое ожидание счастливого исхода становится почти что радостной убежденностью в этом, настолько я верю в рыцарскую доброту Его Величества, равную его могуществу…»{561}

Всё чаще Бальзак ловит себя на мысли, что разделаться с его непомерными долгами способен лишь один человек: Ева. Да-да, именно Эвелина. Хотя для этого следовало: во-первых, официально оформить их отношения; и во-вторых, уступить дом на рю Фортюне Ганской. Опять же – официально. Но польку смущают непомерные долги, связанные с этим парижским приобретением Бальзака.

В апреле 1849 года в письме Бальзака матери впервые проскальзывает мысль, что недвижимостью на улице Фортюне управляет Ганская: «Когда я прошу тебя сделать что-нибудь для дома, то говорю это не от своего имени, а потому что так желает она». Не забывает предупредить и сестру, сообщив ей в декабрьском письме, что особняк отписан Эвелине («…Принадлежит особе, у которой я нахожусь в гостях, и все в нем принадлежит ей»){562}.

А что в Париже?

В Париже всё под зорким оком г-жи де Бальзак, матушки нашего героя. Анна-Шарлотта вполне отдаёт себе отчёт в том, что сын доверил ей важную миссию как по охране «дворца», так и устройству всех насущных дел, коих набралось немало.

А. Моруа: «…Матушка царила на улице Фортюне над Франсуа и Занеллой и выдерживала атаки нотариуса, сборщика налогов и поставщиков. Ей дано было предписание подгонять обойщика, приобрести хрустальные розетки для канделябров, выкупить из ломбарда и доверить в качестве образца ювелиру Фроман-Мерису серебряное блюдо, по которому тот должен сделать несколько мелких тарелок, чтобы пополнить сервиз; заказать очень красивые консоли наборной работы