Эти слова: Фрапель и мадам Карро, разом оживили все мои воспоминания. И хотя мне запрещено малейшее усилие, даже писание писем, мне хочется все-таки вам объяснить, почему и отчего я не писал с прошлого февраля, кроме нескольких деловых писем. Я должен вам сказать, чтобы вы не думали, будто можно забыть истинных друзей, и вы должны знать, что я никогда не переставал думать о вас, любить вас и говорить о вас. Ведь даже здешние мои друзья еще в 1833 году познакомились с нашим общим другом Борже!..

Мы совсем по-иному смотрим на жизнь с высоты своих пятидесяти лет! И как часто оказываемся мы далеки от того, на что некогда уповали. Вспоминаете ли вы еще Фрапель, и как я усыпил там мадам Дегре? Полагаю, что с тех пор я усыпил многих людей. Но какое множество иллюзий вышвырнул я с тех пор за борт! И поверьте мне, если не считать симпатии к вам, которая все растет, я с тех пор и доныне не слишком-то продвинулся. Как быстро умножаются наши несчастья и как много препятствий стоит на пути нашего счастья! В самом деле, начинаешь испытывать отвращение к жизни. Уже три года я вью себе гнездо; оно, будь оно неладно, стоило мне целого состояния. Но где ж птички? Когда они прилетят? Годы проходят, мы старимся, и все увядает и блекнет, даже драпировки и обивка в моем гнезде. Вы видите, моя милая, что не все усеяно розами, даже для тех, кого якобы балует судьба»{568}.

Поставив последнюю точку, Бальзак наконец пришёл в себя. Слёзы прекратились, но навалившаяся грусть продолжала давить на сердце, которое отдавалось глухими ударами в висках. Впрочем, сейчас было не до этого. Он должен – и просто обязан! – вспомнить всех, кого, как и Зюльму, подло забыл. Кого? Ну да, Лору! Милую Лору, которая даже на смертном одре продолжала надеяться и ждать. Лора…

Ещё мадам Делануа… Сколько эта женщина сделала для него, вытаскивая из самых непролазных трясин! А он… Он даже ни разу не приехал к ней и по-человечески не отблагодарил. По-человечески? Вот именно: упасть, к примеру, в ноги и прикоснуться лбом к её ногам. Только вот захочешь – да не кинешься: не поздновато ли? А вот письмо… И Оноре садится за очередное послание – на сей раз мадам Делануа, женщине, которой он ни разу не соизволил сказать сердечное «merci».

В тот раз Бальзак уснул как обычно – в тот самый миг, когда утреннее солнце что-то старательно чертило на стене у кровати…

* * *

Ганская ответила согласием на брак в самый, казалось бы, неблагоприятный момент. Почему? Этот вопрос волнует исследователей уже полтора столетия. Почему Эвелина решила выйти замуж за тяжелобольного Бальзака? Многие не сомневаются, что с её стороны это явилось актом небывалого милосердия. Но есть и критики такого поведения, которые вещают совсем иное; среди последних, бесспорно, лидирует Стефан Цвейг. Именно Цвейг, пытаясь расставить точки над «i», со свойственной ему прямотой называет вещи своими именами. Причём озвучивает свою точку зрения довольно нелицеприятно для г-жи Ганской.

Так вот, когда панночка из Верховни, глядя на больного друга, наконец осознала, что её грядущий брак окажется всего лишь кратким эпизодом, она решается на последний шаг в их отношениях. Ведь в случае смерти нового мужа ей будет намного комфортнее, да что уж – почётнее! – жить в Париже вдовой великого романиста, чем влачить безвестное прозябание где-то в глуши в качестве вдовы пана Ганского.

«Она знает, что с этим шагом больше не связана никакая опасность, – делает вывод С. Цвейг. – Бальзак уже не сможет слишком много промотать. «Милый Бальзак» стал «бедным Бальзаком», и ее охватывает сострадание, точь-в-точь как знатных дам, когда они узнают, что их преданный дряхлый слуга находится при смерти. И поэтому в марте 1850 года, наконец, назначается срок венчания. Оно должно произойти в Бердичеве, в ближайшем уездном городе. А затем весной молодожены отправятся в Париж, в дом, который обставлен и украшен»{569}.

Долгожданная свадьба, к которой новобрачные шли долгие семнадцать лет, состоялась в семь утра 14 марта 1850 года, в Бердичеве, в костёле Святой Варвары. Обряд совершил аббат граф Озаровский, присланный туда по такому случаю епископом Житомирским. «Графиня Анна сопровождала мать, и обе сияли от радости», – запишет позже Бальзак.

Когда спустя пятнадцать часов вернулись в Верховню, все попадали от усталости, если не сказать больше – от изнеможения. Бальзак тут же повалился на кровать: весь в поту, он задыхался. А его пятидесятилетняя новобрачная не могла пошевелить ни руками, ни ногами от приступа жесточайшей подагры. Возможно, именно в эти минуты к ним обоим пришло осознание, насколько они опоздали!

Впрочем, для Бальзака Эвелина оставалась верхом женского совершенства!

«В этой стране, – сообщает Оноре матери, – с ней не сравнится ни одна женщина. Это настоящий польский бриллиант, украшение старинного и знаменитого рода Ржевуских. В любой стране можно ею гордиться, я надеюсь, скоро ты ее увидишь – еще до мая я представлю тебе твою невестку»{570}.

Судьба сыграла с Бальзаком злую шутку. Оноре наконец на вершине собственного тщеславия: он стал знаменит, любим публикой, завоевал сердце любимой женщины и, пройдя неисчислимые испытания, женился-таки на Еве. Дело оставалось за малым – преодолеть последнюю ступеньку к счастью, к которому он так долго стремился: ввести Даму сердца в Замок, построенный им для Эвелины.

Из Парижа матушка сообщает: всё готово, можно приезжать, ждём. Пора ехать. Ганская – его законная супруга; Верховня остаётся её дочери Анне, а мать будет получать неплохую ренту. Они всё преодолели…

Но на глазах Бальзака слёзы. Он давно и тяжело болен, его бьёт озноб. Слуга Фома накрывает барина овчинным тулупом, но больного лихорадит ещё сильнее. Не привычный к суровой русской зиме француз оказывается надолго прикован к постели. У Оноре, судя по всему, бронхопневмония. Сердце, и без того слабое (врачи установили гипертрофию сердечной мышцы), стало вновь сдавать, появилась одышка, а потом и отёки на ногах.

Отъезд на родину пришлось отложить на апрель. Перед самым отъездом у Бальзака началось воспаление глаз. Ничего удивительного, что возвращение в таком состоянии по разбитым распутицей дорогам обещает превратиться для больного в сущий ад.

«У