Конечно, это не более чем детская шалость – неугомонные дети озорничают. По крайней мере, так всегда утверждают мои студенты. Но Августин не согласен с этой оценкой. Его феноменология очень глубока. Используем здесь это хорошее философское слово, обозначающее внутреннее наблюдение и оценку чего-либо с точки зрения первого лица. Согласно «Стэнфордской философской энциклопедии»:

Феноменологию можно определить как исследование структур переживания, или сознания. В буквальном смысле феноменология есть исследование «феноменов», проявления реалий, или того, как эти реалии проявляются в нашем опыте, или способов нашего переживания этих реалий, а значит, и смыслов, которые эти реалии привносят в нашу жизнь .

Исповедь Августина – это упражнение в философской и религиозной феноменологии.

Как ему объяснить внутреннюю мотивацию такого поступка? В нем не было ни эстетической, ни практической пользы. Груши не были ни красивыми, и в них не было никакой необходимости. Свиньи, которые ими лакомились, не голодали. В этом поступке не было ни альтруизма, ни какой-либо видимой цели. Но действия (в отличие от рефлексов) должны иметь какую-то причину. Для Августина это было загадкой, которую, как и все хорошие философы, он хочет как можно быстрее разгадать.

Размышляя над случившимся, он вдруг понимает, что он согрешил исключительно ради самого греха. Сам поступок не был чудовищным, чего не скажешь о побудительной причине его совершения. Августин сказал:

Я украл то, что у меня имелось в изобилии и притом было Гораздо лучше: я хотел насладиться не тем, что стремился уворовать, а самим воровством и грехом .

…прекрасны были те плоды, но не их желала жалкая душа моя. У меня в изобилии были лучшие: я сорвал их только затем, чтобы украсть. Сорванное я бросил, отведав одной неправды, которой радостно насладился. Если какой из этих плодов я и положил себе в рот, то приправой к нему было преступление .

Августин пытается объяснить проблему слабости воли. Это происходит, когда мы знаем, что должны совершить какое-то действие, но не делаем этого. Но если мы знаем, что должны сделать Х, что может убедить нас в обратном? Сократ отвечает, что этого не происходит. Если бы у нас было достаточно знаний, мы бы никогда не поступали неправильно. Августин с этим не согласен. Он знал, что не должен красть груши. Он знал, что этому нет оправдания (красота, голод или человеколюбие). Тем не менее, он украл их. Он решает эту дилемму, объясняя свой злой поступок пороком – пороком, который может быть объяснен только в связи с неким стандартом, находящимся вне его самого. В увлекательном отрывке Августин приводит множество примеров пороков и объясняет их в связи с совершенством Бога. Это иллюстрирует его утверждение о том, что зло – это извращенная имитация Божьей доброты. Люди тщетно пытаются играть в Бога и всегда терпят неудачу. Обращаясь непосредственно к Богу, Августин пишет:

Лень представляется желанием покоя, – но только у Господа верный покой. Роскошь хочет называться удовлетворенностью и достатком. Ты – полнота и неиссякающее изобилие сладости, не знающей ущерба. Расточительность принимает вид щедрости, – но ведь все блага в избытке раздаешь Ты. Скупость хочет владеть многим; Ты владеешь всем. Зависть ведет тяжбу за превосходство, – что превосходит Тебя? Гнев ищет мести, – кто отомстит справедливее Тебя?

Я процитировал лишь часть его размышлений, но мы видим, что для Августина такие пороки, как гордость, властолюбие, любопытство, лень, роскошь, расточительность, любостяжание, зависть, гнев и страх, являются жалкими подражаниями совершенному Божьему стандарту. Противостоя добродетели, порок, тем не менее, делает ей комплимент в виде неумелого подражания.

Далее Августин формулирует самую глубокую причину грехов, которые он перечислил ранее. Все наши пороки проистекают из добродетелей, которые находятся в Боге. Но эти божественные блага испорчены существами, которые хотят добра от Бога, но без Бога. Августин рассматривает все это на примере кражи груш:

Так блудит душа, отвратившаяся от Тебя и вне Тебя ищущая то, что найдет чистым и беспримесным только вернувшись к Тебе. Все, кто удаляются от Тебя и поднимаются против Тебя, уподобляются Тебе в искаженном виде. Но даже таким уподоблением они свидетельствуют о том, что Ты Творец всего мира, и поэтому уйти от Тебя вообще некуда. Итак, что же было мне мило в том воровстве? И в чем искаженно и извращенно уподоблялся я Господу моему? Или мне было приятно хотя бы обмануть закон, раз уж я не мог сокрушить его в открытую, и я, как пленник, создавал себе куцее подобие свободы, безнаказанно занимаясь тем, что было запрещено, теша себя тенью и подобием всемогущества? Вот раб, убегающий от господина своего и настигший тень. О тлен, о ужас жизни, о глубина смерти! Может ли быть любезно то, что запретно, и только потому, что оно запретно?

Современный человек может счесть это мелодрамой, неврозом или тем и другим. Подобная ненависть к себе нас не привлекает. Да, мы совершаем ошибки, мы эгоистичны, но большинство людей, не говоря о шестнадцатилетнем мальчишке, не так плохи, чтобы предавать их «тлену» и обитанию в «глубине смерти». Это похоже на занижение самооценки. Правовед Оливер Уэнделл Холмс писал, насколько «неприятно видеть, как человек превращает кучку груш, которые стащил шестнадцатилетний подросток, в целую гору воровства» . При публичном признании проступка (мягкая формулировка того, что называется грехом), виновные часто используют пассивную оправдательную конструкцию «Были допущены ошибки», не называя при этом того, кто эти ошибки совершил. Виртуозов этого искусства часто можно встретить на пресс-конференциях.

Когда пороки оправдывают, называя их просто ошибками или проступками, которые порой случаются (то есть, когда человек их совершает), теряется ощущение самостоятельности и ответственности. В книге «Жизнь на дне» тюремный врач Теодор Далримпл пишет о тех, кто погряз в хронической бедности, жестоком обращении и преступности. Общей чертой, объединявшей этих людей, была потеря самостоятельности и ответственности. Вот в каких терминах молодой человек рассказывал доктору Далримплу о своем преступлении: «Тогда в него вошел нож» . Вспоминается также психиатр Карл Меннингер, написавший в 1973 году книгу «Что случилось с грехом?»  Меннингер и не был богословом, но, будучи весьма уважаемым человеком (его семья основала клинику Меннингера), он предупреждал, что без глубокого понимания греха моральная ответственность и нравственный прогресс растворятся в облаке отговорок, условностей и нытья. Был ли он прав?

В следующей цитате из богословского трактата «О заслугах и отпущении грехов и о крещении младенцев» Августин подводит итог положению человека