Клим вдруг издал странный горловой звук и его стошнило прямо перед собой. Он упал на колени, рюкзак едва не опрокинул его и оперевшись руками о землю он неподвижно застыл на минуту. Иван не мог вымолвить ни слова от неожиданности.

— Аааааа… Неплохо…  — откашлялся, хрипя Клим, — неплохо…

Он встал и не говоря ни слова пошел к лесу. Когда они зашли в чащу, что-то словно отпустило их, проклятье открытого пространства больше не довлело, деревья защищали их своими кронами, из леса не хотелось уходить никуда. Никуда. Ивану хотелось остаться здесь, тут было надежно. Открытый склон — это невозможное… это все ветер и небо, они слишком пусты и тревожны. Клим шел медленно, как во сне, иногда он смеялся сам себе и покачивал головой, потом снял кепку и швырнул ее далеко в сторону. Иван не боялся его, он понимал, что Клим просто устал.

— Выходим к горе, осталось метров триста и поворот и дальше я не пойду, не смогу. Сегодня я не могу даже смотреть на нее.

Они выходили из леса на страшный, голый спуск.

— Вот она, смотри, это она и есть — Медвежья гора.

Они стояли перед спуском, за которым далеко внизу резкой ступенью начинался подъем — подошва Медвежьей горы. Она была немного ниже той, которую они огибали, но именно она была здесь главной силой, они это знали. Она стояла так, словно бы она пренебрежительно откинулась назад, передний ее склон был покат, в середине склона как родимое пятно серела абсолютно круглая проплешина. Правый склон горы был также плавен и покат, а вот левый срывался вниз почти вертикально. От этого зрелища у Ивана закружилась голова, он не понимал, что именно пугало его здесь, но этот страх вызван был какой-то неорганичностью, недостроенностью и незавершенностью всего здесь сущего. Все было зыбким, словно эти несколько холмов плавали в жидком киселе перекрученного, неверного времени. Как при землетрясении. И было ужасно тихо.

8:01

— … Видишь ту проплешину на склоне? Это вырубка. Там стоит домик, когда-то там останавливались лесники и егеря, но это было очень давно, сейчас там пусто. Сейчас там никого. Это тебе к сведению. Не знаю, куда ты там пойдешь, но вечером ты должен прийти обратно.

Клим сидел, оперевшись на ствол кедра и не мог смотреть на гору, просто не мог.

— Что-то мне сегодня особенно нехорошо. Иван, где собака? Мне нужен пес, пусть он будет со мной.

Алтай лежал у его ног, положив голову на его ботинки.

— Если почувствуешь себя плохо, немедленно возвращайся. Впрочем, здесь никогда не бывает хорошо. Здесь всегда трясет.

Иван стоял как новичок перед прыжком, неподготовленный, усталый и испуганный, брошенный всеми, не зная куда он идет и что будет искать, голова снова была пуста, только под ложечкой что-то двоилось и почти пустой рюкзак был неимоверно тяжел. Он никак не мог решиться. Алтай, спрятав хвост между задних лап, поскуливал у отвернувшегося от него Клима.

— Я пошел. Пойду туда, к сторожке. Что нибудь скажешь еще?…

Он никуда не хотел идти, он цеплялся глазами за согбенную фигуру Клима и отчаянные глаза Алтая, покусываюшего его ботинки.

— Мы будем здесь или чуть сзади, за поворотом, в лесу, я не могу видеть ее… Постарайся ни о чем не думать, это иногда помогает. Иди.

Иван потоптался на месте, махнул рукой его испуганной спине и пошел на спуск. Трава скользила под его ботинками и однажды он сел на задницу, сильно потянув запястья при ударе о землю. Солнце так и не вышло, но было жарко, он обливался потом, достал воду и сделал большой глоток из фляжки. Иван оглянулся, чтобы увидеть своих, но на склоне никого не было, он подумал, что они сбежали, бросили его в этом горячем поле невыносимого напряжения, непонятного страха, где тишина делает тебя калекой. Не думать и идти, так проще, так говорил сбежавший Клим. Он шел вниз по склону и однажды посмел бросить взгляд на зеленую шкуру Медвежьей горы, сосны плыли вверх по склону, словно на эскалаторе, подергиваясь стволами, как будто они были волосами на живой исполинской голове, это непрестанное движение было немыслимо и отвратительно, но он смотрел на него словно под гипнозом. Когда он очнулся оказалось, что прошел почти час, он снова стоял как зачарованный или сошедший с ума.

Едва заставив себя, он спустился к самой нижней точке подошвы. Гора нависала над ним, как сумасшедшая, зеленая, живая громада, готовая превратиться в тяжелую волну и поглотить его. Она шевелилась, склон подергивался, как шкура лошади, которую замучили слепни, в этом сером мареве границы горы были нечетки, как будто стертые слезами, что текли из его глаз. Сердце билось так, что он не слышал своих шагов. Он был невероятно мал, он карабкался вверх, решив забыться в движении, в усталости, чтобы хоть немного вывести из себя этот голый, унизительный, очевидно отпечатанный в его собственных глазах страх не смерти — неизвестности.

Чехол от спальника он нашел перекинутым на ветку пихты. Это наверняка был оранжевый чехол Назарова или Простых. Они тоже были здесь и тоже бежали. Что делать? Он беспомощно огляделся, куда идти, откуда этот чехол, он не мог сосредоточиться. Иван сел на землю и от бессилия заплакал, прикусив оранжевую ткань зубами. Не думай, не думай. Он сразу встал и бросив чехол на землю поплелся по склону вверх. Враждебным частоколом впереди стояли деревья, за каждым из которых стояли новые, таящие в себе одиночество и ужас. Он не думал, что быстро найдет домик, но он шел, как в сказке, по тропинке из пшена — сначала он поднял с земли зеленую кепку, вмятую в хвою чей-то ногой, потом, через сто пятьдесят метров серые тактические перчатки, сложенные одна на другую и наконец он наткнулся на брошенный рюкзак, совершенно пустой. Он забрал его с собой. Внезапно он услышал шопот, кто-то явственно произнес ему прямо в ухо — Иван, Иван, голос был не мужской и не женский, голос был просто спокойный. Иван.

Иван сел на землю и накрыл голову рюкзаком. Кто из них звал его, Назаров или Простых, ответ был ясен — оба. Средний, общий голос тех погибших двоих, акустическое прикосновение, просьба или жалоба. Иван… Снова!

Он схватил рюкзак, что есть силы швырнул его вниз и бросился наверх, не разбирая дороги. Черная паника лишила его мыслей, он сходу ворвался в избушку и захлопнул за собой дверь, он был на грани срыва. Цветные,