к сверхъестественному. Ибо среди чудес Христа можно выделить те, «в которых сверхъестественное предстает скорее по аналогии с естественным, и те, в которых вершина сверхъестественного отвергает все подобные аналогии». Так вот, пока апологет не выскажется более определенно и не доведет это колеблющееся «более по аналогии» до конца, пока не докажет нам, что те чудеса, которые, как предполагается, еще ближе к естественным, на самом деле не отчуждены совсем от категории разумного, благословенного процесса, до тех пор мы хотим, нет! прямо сейчас мы хотим оставить ему, поскольку он не может навечно соединить природу и не природу, славу этого открытия и всю его теорию чудес, не завидуя ему за это. Каждому свое!

Богословы прекрасно знают, как приятно занять нас, пока мы отдыхаем; не успели они изложить свои взгляды на чудеса, как переходят к другой теме и рассказывают, что они думают о хронологических переходах в евангельском изложении истории.

2. Хронологические переходы.

То обстоятельство, что синоптические повествования сильно отличаются друг от друга в порядке следования событий, не может так сильно беспокоить нас, как апологета, поскольку мы можем без опасений признать, что синоптисты, даже когда они образуют самые неопределенные переходы, хотят обозначить реальную последовательность событий.

Однако такое бесстрашие неведомо тбеологу, поскольку он не знает и не должен знать, как возникли отдельные повествования, а вместе с ними и различия; в прежние времена он стремился насильственно соединить повествования; в новейшее же время он решается утверждать, что первые три евангелиста «не имели в виду определенного порядка событий по времени, когда писали свои произведения». Богослов и его система не могут существовать без применения силы: в прежние времена хронологическим переходам в Евангелиях навязывали определенный смысл, который они отвергали своей реальной определенностью; теперь их принуждают к бессмысленной неопределенности, хотя в каждом случае, какими бы неопределенными они ни были, они хотят быть очень определенными.

«У Марка, — говорит Ольсхаузен, — пренебрежение временем и местом еще более заметно, чем у Матфея; у него даже эти общие определения времени в основном отсутствуют». Но они отсутствуют только потому, что Марк так необычайно точно определяет время и место. Марк, — продолжает Ольсхаузен, — «не стремится, подобно Матфею, расположить факты в строгом фактическом порядке. И именно он с мастерством, которое можно назвать почти художественным, группирует в отдельных разделах события, в которых всегда развивается определенный интерес, коллизия или особый момент судьбы Иисуса. Матфей также хочет, чтобы события следовали в определенном порядке, но, во-первых, порядок, который он задумал и которому следует, более абстрактен, чем тот, который мы находим в сочинении Марка; с другой стороны, Матфей произвольно отбрасывает отдельные детали своих предшественников, особенно Марка, поскольку он расположил их абстрактно, и помещает события, которые имеют истинное значение только в конкретном акте драмы, к которому их приписал Марк, туда, где их фактический смысл уже не может иметь эффекта.

Итак, мы видим, что апологетика не смогла правильно понять ни одного из моментов, от которых зависит этот вопрос, и вскоре мы увидим, что она была совершенно неспособна решить этот вопрос или даже взглянуть на него с правильной точки зрения, поскольку в ней доминировали и руководствовались исключительно ее материальными интересами.

Синоптические сообщения не только должны были считаться достоверными, но и первое Евангелие должно было быть выведено от Матфея, апостола и очевидца, всеми средствами и силой. Для этого, правда, пришлось утверждать, что Матфей не заботился о хронологии, что ему не хватало дара яркого изображения и умения остро передавать внешние обстоятельства. С другой стороны, уже было отмечено другими, что Матфей скорее стремился к очень точной хронологической связи фактов, и если неточности в хронологии и даже случайные промахи вследствие слабости или ошибок памяти не могут служить аргументом против происхождения рассказа очевидца, то в высшей степени это относится к случаям, когда писание, стремящееся к живости и точности, тем не менее оказывается ложным, произвольным и пораженным в каждом пункте.

Яркость переходов от одного рассказа к другому подобна яркости внутри отдельных рассказов. В соответствии со своей чувственной точкой зрения апологет обеспокоен лишь тем, что Матфей опускает отдельные обстоятельства, о которых Марку и Луке известно, как сообщить. Как будто здесь важен только материал, а не художественная совокупность, в которую должны объединяться отдельные черты повествования и которая сразу же становится невозможной, если отсутствует одна или даже несколько черт, которые делают смысл понятным и мотивируют его! Если таких черт нет, а смысл целого сохраняется, то снова возникает яркость, которая кажется очень яркой, но слишком яркой и разрушает саму себя, так как мы теперь, возможно, видим выскочивший луч света и не знаем, откуда он, зачем он и что он должен задеть и осветить. Это ложное впечатление становится еще более ложным — если это возможно — если это возможно — когда мотивы не отсутствуют полностью, а даются либо выше, где мы должны ожидать описания, либо только наполовину, или менее чем наполовину, в отдельных словах, в словах и формулах, которые, возможно, вызывают ожидание и не удовлетворяют его. Читатель, читающий подряд несколько таких повествований, испытывает те же ощущения, что и несчастный человек, которому в разных музыкальных произведениях разноцветной чередой играют отдельные лактации то с середины, то с конца, то снова с начала. Вместо того чтобы спросить, может ли эта полумера представления, в которой определенное является неопределенным, а неопределенное выдает себя за очень определенное, исходить от очевидца, вместо того чтобы отправить апологета в школу и дать ему задание читать исторические представления, исходящие от очевидцев, вместо того чтобы, наконец, заметить, что очевидец, когда он берется изображать то, что пережил сам, исходит из общности восприятия, Вместо того чтобы говорить о том, чего апологет не понимает и не должен понимать, обратимся к исходной точке рассмотрения и покажем, что хронология в писании Матфея имеет такой характер, который не встречается больше нигде в человеческих исторических произведениях. Матфей формирует чрезвычайно точные хронологические переходы, но при этом он использует формулы, не мотивированные предшествующим контекстом; он формирует отношения, не имеющие предпосылок, на которых они могли бы основываться; наконец, он формирует переходы, которые не только не мотивированы, но часто невозможны в соответствии с контекстом и исключены из окружения. Но к чему слова, ведь происхождение этих хронологических переходов уже объяснено нам из того, что Матфей вырвал повествования Марка из их контекста и в переходах все равно использует формулы, которые он находит в писаниях Марка, но которые и